Елена Есина - Восемнадцать ступенек. роман

На рассвете я умывалась, надевала шорты с майкой и уходила бегать. Туман висел над полями крупными каплями, мычали коровы, бредя в стадо, где-то вдалеке взлаивали собаки, трава, мокрая от росы, жгла ледяным холодом голые ноги, тряпочные кеды моментально промокали, в затылке пульсировала боль. А я бежала и бежала, вдоль рощи, вдоль посадок, вдоль поля, бежала, пока в легких не начинало жечь от утренней прохлады, а в голове не оставалось ни единой мысли.

В иные дни я возвращалась с пробежки и видела деда с лейкой или секатором, упоенно возящегося в огороде, и сердце топила огромная бесстыдная радость. Но случалось, что я по возвращении заставала у ворот машину скорой помощи, и тогда мне хотелось опуститься прямо в дорожную пыль и завыть.

Днем я часто уходила все в те же посадки, на реку, доставала припрятанную в зарослях рябины под камнем пачку сигарет и долго, отчаянно курила, сидя где-нибудь на пригорке, пуская клубы дыма в полинявшее августовское небо, в бессильной злости от невозможности что—то изменить.

Еще под сердцем ковырялся противный червячок ревности – как-то там мой Димка? Сама же сказала, что мы просто друзья. А вдруг найдет себе кого-нибудь. И так горько становилось, что табачный вкус не мог перебить эту горечь. И ничто не могло. Я собирала наспех букет из разноцветных листьев, полевых цветов и рябиновых веток и брела домой с огромной тяжестью на душе.

С такой же тяжестью отправилась я на учебу в начале сентября. Дед держался молодцом, и я снова подумала, что все еще может обойтись.

Мама, словно стараясь загладить резкие слова в мой адрес, накупила мне кучу обновок, но они меня не радовали. Мир вокруг словно потерял резкость.

Разве когда Димка встретил меня на выходе из аудитории после первой пары, меня немного попустило.

Мы пошли на задний двор на полюбившееся нам во время летней практики бревно, и там, глотая слезы и ломая одну сигарету за другой, рассказала другу про деда, и про рак, и про утренний бег без смысла и цели.

Димка молча привлек меня к себе и долго гладил по волосам.

Слова – любые, были бы бессмысленны. А прикосновения утешали, убаюкивали, и я цеплялась за них, будто за якорь.

И нет. Нет. Не обошлось. Схоронили мы дедушку в начале октября.

Жизнь понеслась дальше. Учеба, чертежи, семинары, поцелуи на переменах.

А когда листья снова дождем полились с берез и ясеней и зашуршали по тропинкам, я стала сбегать с последних пар, не дожидаясь Димки, не задумываясь о прогулах и грядущей сессии. Я уходила в глухой двор неподалеку от института, садилась на низкую и широкую лавку и курила одну за одной, бессильно глядя прямо перед собой. Стена, решетки на окнах первого этажа, забытый каким-то малышом яркий красный грузовик у подъездной двери. Безымянное дерево сыпало листьями мне прямо в лицо. Дождь, ветер – мне все было едино.

Клеши моих брюк выпачканы в грязи, на каблуки налипла листва.

– Инка! Девочка моя! Неужели я тебя нашел!

Димка врывается в мое уединение как угловатый и растрепанный вихрь. И вот я уже без слов обнимаю его за шею, утыкаюсь в его синюю куртку, пропахшую мелом, и еще чем то жареным, домашним и до боли родным, и рыдаю взахлеб.

Дождь повсюду. Мокрая скамейка рыхло слоится старой древесиной. Мокрый козырек подъезда, ржавый, кривой и сутулый, мокрый ствол дерева, мокрые мои волосы, потемневшими прядями лезущие в рот, мокрые соленые слезы мешаются с холодными каплями. Нос не дышит и хочется разораться в голос. Димка сгребает меня в охапку, убирает волосы изо рта, целует и целует зареванное лицо, волосы, руки. Тычется носом мне в затылок, в капюшон, в шею.

– Пойдем, Инночка, пойдем отсюда. Не вернешь дедушку твоего. Не плачь, не убивайся. Говорят, нельзя так, надо отпустить.

Скулю, уцепившись за ремень Димкиной сумки. Пальцы сжаты до белых костяшек. Зубы стучат. И вдруг неожиданно приходит облегчение.

– Тише, тише, я с тобой, я тебя люблю, не прячься от меня, родная, не убегай больше.

– Ты забыл? Просто друзья, – шепчу ему в самые губы.

А дождь все льет и льет, накрывает, обволакивает, бисерно сыпет на мой рюкзак. Мы поднимаемся и идем, шатаясь как пьяные. Димкины руки обвивают мою талию, мой тубус привычно висит на плече товарища. У него дома тепло и светло. И он задернет шторы, вскипятит чайник, разденет меня до белья, разотрет плечи и ступни, натянет мне на ноги толстые шерстяные носки и даст сухой спортивный костюм. Расчешет и заплетет мои волосы, закутает в одеяло и будет поить слабеньким сладким чаем с чайной ложечки, станет дуть в кружку, смешно выпячивая пухлые губы. А потом мы заснем бок о бок. А на следующий день продолжится жизнь.

В начале декабря я нашла вожделенную подработку, бегала по сетевым магазинам и проверяла сроки годности колбасы под гордой маркой «Фамильная». Димка прилежно учился, идя на повышенную стипендию, попутно помогая мне с курсовыми работами по сопромату и термеху. В свободные минутки мы так же с упоением целовались, и шутили, и спорили, и строили планы на грядущую взрослую жизнь.

А однажды Димкин сосед Коля тихо собрался, сказал: " Я на тренировку». Бабулька была в отъезде, из ноута доносились звуки скрипки, наложенные на жесткий рок, с улицы тянуло почему-то весенним духом. Димка достал откуда то из рюкзака бутылку каберне и принес из кухни хозяйские фужеры. А еще зажег свечи и вынул откуда то из-за шкафа букет роз.

Это мне показалось по-киношному комичным, но внезапно тронуло до глубины души.

– Молодой человек, вы пытаетесь меня склонить к разврату?

– Шутки неуместны, Ин. Просто хочу тебя порадовать.

– А я решила, что просто хочешь, – ехидно протянула я.

Димка посерьезнел.

– А что, не заметно? Конечно, хочу. Еще с десятого класса. Но я столько ждал, что могу ждать еще сколько скажешь.

– В смысле с десятого? – меня разобрало нездоровое любопытство.

– Помнишь твою короткую юбку? А то, как ты лихо прыгала через парту, чтоб не обходить весь ряд? А эти джинсы, эти маечки, под которыми ничего нет, эти блузки полупрозрачные. И то, как ты покусываешь карандаш, когда задумываешься над примером. И этот запах… от волос, от шеи.

– Перестань, мне неловко. Спасибо за цветы.

Обнимаю его, целую, прикусываю за ухо.

– Мне никто еще не дарил цветов, просто так.

Димка тяжело дышит. Его рубашка полурасстегнута, кладу ладонь на его грудь. Она смуглая, гладкая и очень горячая. Провожу ногтями вниз, к животу, чувствую, какими твердыми становятся его мышцы. Касаюсь ремня брюк, скольжу ниже и ниже. Там тоже горячо и твердо. Садимся на кровать, я к нему спиной. Его дыхание на моей шее, его ладони на моей груди, гладят, жмут, кружат. Мне жарко. Мне восхитительно.

– Детка, да ты вся горишь.