Сергей Колчин - Еврейское щастье

Из-за этих туманов неразвеянных пришлось мне на лишний день в Энске задержаться. Лишал себя остатков здоровья в тамошних едальнях. Да и валютные не ахти. Без огонька девахи.

Как открыли аэропорт, я на радостях горничной чаевые оставил. Прости, тетушка Сара, но хорошенькая девушка та горничная Наташка. Врала, что на четверть наших кровей. Не больше одной восьмой у нее, и то татской. Но разве в этом дело, если девушка добродетельна и целомудренна? Если способна повысить у постояльца верхний градус одухотворенности?

Заехал за мной опять тот же стиляга на развалюхе своей. Унижают нас везде, где только могут. Но я стерпел. Яков Моисеевич меня смирению научил. У него кулак с наковальню. Никакие Кличко с Тайсонами не устоят. Ну, может быть Валуев полраунда и продержался бы. У нас на стройке гастарбайтеры все как на подбор, словно только что из института челюстно-лицевой хирургии выписались.

Знал бы, какое вредительство строители коммунизма учинили, совсем худо стало бы мне. А так еду себе, и еду, одно утешенье – скоро конец позору. До аэропорта всего-то минут тридцать пути.

Ан нет. Не для тебя, Соломончик, такое счастье, чтобы в спокойности и необременительности путь твой тек. Уткнулись в пробище на переезд. С километр. А на встречке у обочины три дэпээсные машины прохлаждаются. Встали намертво. Спонсоров ловят.

– Другой дороги нет? – спрашиваю шофера.

– Нет, – отвечает. – А кабы была, так все одно не развернуться.

– Обычно надолго такая бодяга? – нервно интересуюсь и «Ролекс» свой демонстративно постукиваю.

– Как повезет, – отвечает равнодушно. – Бывает, и часа на два закрывают.

Ну, думаю, Соломоша, приплыли. Если обратно возвращаться, так по мне лучше повеситься. Я Наташке фальшивую банкноту сунул, мне ее на юбилей наш плиточник Шрейбрегер от чистого сердца презентовал.

Впереди тачки – не чета моему годовалому лендроверу с деревянными панелями. Мазерати, Порше Кайены, Феррари. Парочка Ягуаров затесалась. Чтоб я так жил, как я их всех хочу! Мне же, доверенному лицу самого Шнипперсона, приходится париться в раздолбанной пятерке. Радует только одно, что никто из знакомых меня не наблюдает в таком безобразии, не то позор несмываемый на все мое колено.

Тут смотрю, глазам своим не верю. Протираю их. Нет, не привиделось. Сопровождающий мой достал из бардачка флягу конька и практически на глазах местных страж порядка добрый глоток хлебнул. Потом мне протягивает. «Примите, с устатку», – угощает. Хоть и не люблю я этого, и не приучен, но от безнадежности полной приложился. Кулаком занюхал и спрашиваю: «Не боишься, что прав лишат?» «Неа, – отвечает. – Нету у меня прав».

Чувствую, тепло разлилось по нутру, и не так стыдно стало. И паренек вроде ничего себе. Ушлепок, конечно, но, как выяснилось, не вредоносный. Можно и из такого пользу извлечь. Причем вполне себе конкретную, имеющую градусное выражение.

Через некоторое время, видя мои неустанные терзания, водитель интересуется: «Скоро конец регистрации?».

– Минут двадцать осталось.

– Успеем тогда, – говорит парень и пересекает на своем тарантасе коррозийном две сплошные полосы.

Вот уж никогда не думал, что мне, простому рабочему человеку от самой что ни на есть сохи, доведется присутствовать при торжестве отечественного автопрома. Пятерка проехала мимо полицейских и дальше вдоль по встречной полосе к шлагбауму. Блюстители сделали вид, что ничего не происходит такого необычного, что так и надо мимо них все правила бесплатно нарушать. Люди из застрявших машин недоуменно смотрели вслед и удивлялись такому наплевательскому отношению пятерки к престижным иномаркам и необъяснимому бездействию властей уполномоченных при палках и свистках в новеньком обмундировании от Юдашкина.

Пятерка змейкой объехала шлагбаум, и минут через десять мы были у здания аэропорта. Вслед нам летел неумолкающий гул клаксонов, наполняющий ликованием мою душу оседлую.

Паренек проводил меня до окошка регистрации, убедился, что мы не опоздали, и протянул на прощание руку.

Какое в такой ситуации может быть рукопожатие! Просится троекратный поцелуй. По нашему, по-русски. Облобызал я спасителя и спрашиваю на прощание: «Ты кто?»

– Я младший брательник областного начальника ГИБДД. Меня специально к вам прикрепили. Из уважения. Чтоб без накладок.

С таких слов, от такого его откровения, я теперь иначе оцениваю свое пребывание в Энске. Не нахожу больше ничего зазорного в том пребывании. Наоборот даже. Ни к каждому ведь такое отношение повышенное. Будет, что деткам рассказать. Когда те вырастут, конечно. Дай боже им такого же еврейского щастья, как у их папочки любимого!

Воспоминания о земле сибирской

В свой законный выходной решил подкалымить себе на мелочишко, детишкам на сладости. Тем более, имеется на такой случай у меня постоянный клиент. У него ребятенок малый, так вечно в квартире непорядок – стены постоянно изгажены, потолки в желтых разводах – мальчишка ведь.

Прихожу, шапку из «Труда» сложил (признаюсь, «Труд» – моя любимая газета. Там бумага плотная), и за кисть. Тут в детской ребенок разволновался, а папаша успокоить его не приспособлен. Носится туда-сюда по комнате с мальцом на руках, в ухо ему непрестанно свой вчерашний перегар вдувает. А дите не унимается, орет, как потерпевший. Будь моя воля, врезал бы я родителю по голове, авось ребенок и угомонился бы с изумления. Но тут прервала мои размышления на тему воспитания подрастающего поколения некст вибрация моего Гольдфиша. Чувствую по ритму – Шнипперсон. Тут третий глаз у меня проснулся, веки открывает и чревовещает язвительно: «Кончилась на сегодня твоя халтура, Соломошка. Зря только шапку газетную мастерил».

Так и есть. «Слетай в Красноярск, Соломончик, – велит Яков Моисеевич. – Там маляр ногу подвернул, и областном управлении Минздрава один лестничный пролет недокрашенный теперь весь вид нарушает».

И вот ведь что обидно, знает многоуважаемый прораб мой, что Соломон страсть, как не любит чужую работу доделывать. Там могут такие косяки образоваться, что порой лучше все площади перемалевать, чем одно место облагородить. Но, с другой стороны, каждому такое задание не поручишь. Кто, если не Соломон его верный? Не привлекался, не состоял, кредо – всегда.

И еще повис в воздухе вопрос, кто в мое отсутствие американскому послу петицию с требованием всеобъемлющего запрета Куклусклана вручать будет. Не Давид же Маркович, бухгалтер наш в нарукавниках потертых? Я давно в недоумении, за что такого на должности удерживают. Не за пейсы же?

Нуждается в объяснении, почему я Красноярск Энском не шифрую. Причины же вот какие: в ходе повествования мне предстоит побывать в знаменитом поселении Шушенское и на Саяно-Шушенской ГЭС, так что конспирируй, не конспирируй, а любой вычислит, что в Красноярске Соломон был, там малярствовал.