Сергей Колчин - Еврейское щастье

С вашего позволения, все перипетии моего путешествия до Красноярска я пропущу, замечу только, что ВИП-зал в тамошнем аэропорту никуда не годится. Пора стены там подкрасить и много чего еще ремонтировать.

С аэропорта велел себя сразу к месту недоделки доставить, я всегда люблю с фронтом заранее определиться. Прикинуть так и этак. Смотрю, и в самом деле, всего-то один пролет в шпатлевке. Вроде пустяк, а пристойность учреждения уже не та. Ну да ладно, приведу его в удобоворимость. Это мне вообще на один зубок. Краски в нужный колор смешал, кисть макнул, но тут кто-то за рукав меня дерг. Оглянулся, смотрю, стоит солидный человек в приличном даже костюме от Бриони, седина на висках, перстень золотой с печаткой, а на печатке той гиппократова чаша. У змеи глаз – алмаз в полкарата. На галстуке булавка с рубином. Тоже немалой ценности вещь.

Мужчина представляется главврачом всего Красноярского края и делает вашему покорнейшему слуге заманчивое предложение. «Позвольте, дорогой Соломон Абрамович, пригласить вас на экскурсию в Шушенское. Кто там не был, тот не видел края нашего сибирского. Вертолет уже заправлен, трясется на всех парах».

А почему бы и нет? Когда ко мне с открытым сердцем, так и я завсегда. Ничто человеческое мне не чуждо.

Вертолет на меня большое впечатление произвел, раньше на таких летать не доводилось. Одно слово – Черная акула. С одной стороны фюзеляжа – красный крест, с другой – полумесяц. На хвосте – звезды Давидовы.

Внутри столик сервировочный с разнообразными закусками. Пока до Шушенского летели, не меньше двух литров уговорили с главным врачом (милейший, доложу вам, человек) и с пилотами. Те, правда, по очереди пили. Кто-то должен штурвал держать, чтоб у остальных не расплескивалось.

Весело было на вертолете: анекдоты, песни застольные про авиацию и космонавтику, из карабинов по сопкам низлежащим палили…

Приземлились мягко, только шасси немного покосило, да винт один не в ту сторону закрутился. Смотрю, бабы гуськом стоят в расписных сарафанах и кокошниках, щеки румяные, в руках одной поднос с хлебом и солью. На подносе стопарик до краев. Чуть позади трио гармонистов и пять балалаечников «Шало молекум» наяривают. Тетка в цивильной одежде, которая чуть в стороне переминалась, внимание мое привлекла, но не красотой своей, а тем, что такую помесь свиноматки с ледоколом редко в каком учреждении встретишь, разве что в Совете Федерации не перевелись типажи подобные. Особенно после перемещения туда из Санкт – Петербурга одной чиновницы благонамеренной.

Оказалась эта страшилище не чем иным, как самой главной местной депутатшей от этого самого музея-заповедника «Шушенское». «Какую экскурсию желаете? – спрашивает. – На полтора часа, на два или на три?»

– Полчаса, – спас положение главврач. – И в ресторан!

Пробегая по Шушенскому до ресторана, я разузнал много каких полезных сведений о способах охоты на зайца, амплитудах окрестных температур и таежной растительности. На две минуты приостановились у домика Владимира Ильича. Оказывается, что бессмертный вождь наш жил в этом самом месте на восемь рублей в месяц, из них четыре за постой выкладывал.

Как довели до меня такую сенсационную информацию, так сразу захотелось мне на месте Ильича немедленно оказаться. Вот бы вернуть те времена забытые. Как бы хорошо стало всем, включая мировой пролетариат и несознательные крестьянские массы.

Закончилась наша обзорная экскурсия в обширной избе, стилизованной под ресторан. Кочевряжиться не буду, а выражу свое мнение одним емким словом – угодили. Рыба белая, рыба красная, икры обоих цветов в бочонках, гусь с яблоками. Седло горного козла на кульминации застолья – это, доложу вам, одно сплошное объедение и пальцеоблизывание.

После чревоугодия – в баньку. Там встречают девицы давешние. Когда кокошники сняли, вроде даже красивыми показались. Мордастые такие. Да и депутатша в обнаженном виде тоже ничего, наличествуют женские биологические особенности в полной комплектации.

Утром просыпаюсь на перине широкой, депутатша рядом сопит. Сквозь слипшиеся глаза лик ее различаю и удивляюсь себе. Как же ты умудрился, Соломон? С такой сексом сможет заниматься разве что пьяный слепой некрофил и то, за большие дополнительные деньги.

Тут главврач входит. В руках бутылка коньяка и фужер наполненный. Меня ж воротит всего, от вида такого к самому горлу мерзость всякая поднимается. В полном коматозе я, оказывается, от сибирского такого гостеприимства. Красная кипучая субстанция в черепной коробке моей забродила.

Главврач стакан протягивает и говорит: «Пей, Соломон, хорошо будет! Я врач, я знаю!»

Умеет он убеждать, ничего не скажешь. Необыкновенный человек. А разве заурядность какую на этакую должность определят?

Полегчать то мне полегчало, но на каком транспорте добирались до Саяно-Шушенской ГЭС, не вспомню теперь, а спросить неловко как-то перед сибиряками.

Саяно-Шушенская – это, доложу я вам, громадина. Пылинкой себя ощущаешь. Больше не помню о ней ничего. Рассказывали потом, что пили мы на самой верхотуре за двадцать пятый съезд КПСС, и что чуть не сдуло меня.

Больше о пребывании в Красноярске ничего сказать не могу. Уверен только в одном – пролет я так и не докрасил. Прямо первый раз со мной такая конфузия приключилась.

Деткам своим обязательно историю эту поведаю. Когда те вырастут, конечно. Дай боже им такого же еврейского щастья, как у их папочки любимого!

Сегодня у меня с утра безвозвратно испорченное настроение, хоть и новые кисти выдали. Из натуральной щетины, между прочим. Одна из них филеночная, а к таким у меня особая слабость, но даже филеночная расположение духа не подняла. Все из-за старшего моего, Борюсика. Подсуропил безобразник папочке. Зачем только я попросил до завтрака его дневник? За какой такой надобностью? Раскрываю кондуит, а там каждая страница красными чернилами испещрена. Весь, как есть, в замечаниях: опоздал на политинформацию; прогулял политинформацию; шумно вел себя на политинформации; мешал проведению политинформации; выгнан с политинформации; родители, примите меры по подготовке к политинформации…

Это как понимать, я вас спрашиваю? Тем более в текущий момент, когда на ближневосточных землях особенно неспокойно, и курды в Междуречье пошаливают.

От такой равнодушности сына своего откушал я хумус без всякого аппетита и на кухарку беспричинно цыкнул.

Теперь вот стою, крашу стену, а вдохновения особого не ощущаю, хоть стена эта не где-нибудь, а в самом Большом театре на третьем ярусе, но мыслями я вовсе не о работе и искусстве высоком, а в несчастных землях палестинских, да о Борюсике своем непутевом.