Ольга Онищенко - Жизнь прожить – не поле перейти…

– Ах, ты… – Шмина замахнулась на Васька. Петя схватил мальчишку в охапку, и быстро отвернувшись от разъяренной соседки, всем своим телом укрыл испуганного пацаненка, а Шмина разозлившись, колошматила Петю по спине. Тётя Соня, взяв палку, подошла к соседке и как гаркнет:

– Хватит, Шмина, мне тут тошнить на нервы, а то я таки успокою тебя, и покачивая палкой, начала приближаться к ней. Шмина терпеть не могла, когда её так называли, и начала наступать, закатывая рукава гимнастерки, на Соню:

– А, ты жидовская морда, вообще заткнись, а то место твоё знаешь где? Там и окажешься, рассказать куда поедешь?

– Шо ты хочешь от моей жизни? Уже сиди и не спрашивай вопросы! Щаз я сделаю тебе скандал, Шмина Шминовна, – раскочегаривалась Соня.

– Сонечка, я тебя прошу…

– Фима, не делай мне нервы!

– А, ну, прекратить! – раздался грохот пустого таза об пол и крик Нади. Все остолбенели. И замолчали. Васек нарушил паузу первым:

– Не ссорьтесь, я это… карточки ваши принёс…

– Аааа, подлец малолетний, все-таки ты спёр карточки, – зашипела Шмина, – Да я тебя…

– Молчать, – дядя Петя гаркнул, – говори пацан.

Васек немного взволнованно продолжал.

– Маня, когда вы с бабушкой пошли, в магазин, я за вами пошёл. А че, мне все равно куда идти? – он немного растерянно оглядывал людей, которые столпились вокруг него и с разными лицами стояли и слушали.

– Ну, так вот… это… ну…

– Нет, вы на него посмотрите, нашёл свободные уши, молодой человек, хватит размазывать кашу, – пыхтя как паровоз, нетерпеливо ворчала Соня.

– А ну, ша, Соня! – не выдержал Фима, – говори пацанчик. Соня от изумления чуть не проглотила папиросу, так и застыла с выпученными рыбьими глазами на Фиму.

– Ну, я и говорю. Видел я, кто карточки спёр. Ну…, – он полез в карман пальтишка, и достал мятые, в грязи, немного порванные карточки и платочек бабушки, – вот, Маня, отдай бабуле…

И покраснел. Все молчали, вдруг раздался всхлип тёти Сони… Слёзы покатились по щекам, она размазывала их уголком своего фартука.

– Сонечка…, – промямлил Фима, – не плачь родная, все же хорошо оказалось, и бички при нас останутся.

– Фима, ты адиёт, – промямлил Соня, и её плач перешёл в смех. Смеялась она так заразительно, посипывая, поикивая, что напряжение последних минут дало о себе знать. За ней начал смеяться Фима, затем сестры близняшки, ухал громким смехом Петя, хихикала Манюня, бережно держа карточки, и посмеивался Васек. Не смешно было только Шмине. Она стояла, прищурив глаза, как и смотрела на всю весёлую компанию. На шум вышла мама Мани. Манюня подбежала к ней, протянула ей карточки и, смеясь, говорит.

– Это все Вася, Вася, мама, он их принёс, ой, Вася, – уже обращаясь к мальчику, – это поэтому у тебя синяк под глазом?

Вася громко швыркнул, кивнув головой, и слезы брызнули у него из глаз, но ему очень не хотелось показывать их перед всеми, и ещё смех не прошёл, так и стоял, смеялся и плакал одновременно. Петя загреб его огромными своими ручищами к себе, обнял, начал гладить, по головке, и Вася казался в его объятиях таким маленьким муравейчиком, и смех его стал постепенно переходить в слабое всхлипывание, уткнувшись где-то на уровне груди богатыря – металлурга. Постепенно все стали затихать и только Васькино всхлипывание доносилось до всех.

– Досталось тебе видать, малец, – поглаживая Васька, приговаривал Петя.

– Ну, думаю, цирк этот закончен, давай-ка сдам этого малолетнего преступника куда следует, нечего шарашиться по чердакам и воровать у честных людей карточки, -разрезала воздух Шмина.

Васек вжался в Петра. Шмина подошла и хотела взять мальчика за руку, когда её отодвинул мощной своей рукой Пётр, – А ну, погодь Семеновна. Оторвал от себя мальчика, приподнял над полом и тихим ласковым голосом спросил Васька:

– Сынок… Василий, ты будешь жить с папкой, со мной?

Вася висел в воздухе, глаза его округлились, на заплаканном личике проскочило удивление, потом радость. Он бросился к Петру, обнял его крепко-крепко за шею и прошептал:

– Папкаааа! Папка!

– Тронул, гаврик, таки за самое больное, а ты Шмина сливай воду и сиди, катайся, сосед у нас новый, ясно тебе?, – Соня демонстративно закурила, пыхнула как паровоз и пошла месить белье в тазу, напевая… « в семь сорок он подъедет, в семь-сорок он подъедет…»

Мария Ивановна, а попросту Мариванна, привстала с кровати, посмотрела в голубое небо. Утро. Раннее осеннее утро. Она медленно надела тапочки и пошаркала на кухню. Запах кофе или чая в прошлом. Это удовольствие уже не для нее. Геркулес, вода, небольшое печеное яблочко.… Накрыла на стол. Села. Есть не хочется, а надо.… Бывали времена, когда хотелось съесть все что угодно.…Лишь бы съесть.

1941 год, Москва, конец октября.

В их квартире стало заметно тише. Тетя Соня и дядя Фима уехали еще в июне в Одессу. У тети Сони старшая сестра заболела, надо было ухаживать. Они собирались вернуться сразу, как только тете Мине стане легче. Началась война, и от них не было ни слуху, ни духу.

Шмина ушла на фронт. Сразу же, в первые дни войны. Никому писем не присылала. Да, никто и не ждал. Сестры-близняшки, Вера с Надей уехали в эвакуацию, тоже сразу же, одними из первых. Остался дядя Петя, его сын Васек, Маня, ее бабушка и мама. Дядя Петя очень хотел пойти на фронт, но был каким-то ценным сотрудником на заводе, теперь там выпускали оружие для фронта, но у него была бронь и ее никак не снимали. Мама Манюни работала на фабрике «Большевик». Цехов там стало поменьше, многие ушли на фронт. Но галеты и сухари продолжали производить. Бабуля работала в поликлинике. Днём мыла полы, ночью сторожила. Домой приходила редко, приносила сухари, часть карточек, иногда что-то из того, чем редко угощали пациенты врачей. Врачи с бабулей делились. По тем временам бабушка очень хорошо устроилась, потому что нигде отопление не работало, и часто не было света, а в поликлинике всегда было тепло и светло. Ну, за исключением бомбежек. Тогда свет всем вырубали. Ещё в поликлинике был подвальчик, там бабушка пряталась как в бомбоубежище. Когда у неё был выходной, она приходила домой. Маня частенько бегала к бабушке погреться и отоспаться в кладовочке.

Васек уже был прямо-таки взрослый парень. Стоял у станка наравне со всеми. Мечтал о фронте. Боялся, что война закончится, а он не убьет ни одного фрица. Мане было уже двенадцать. Школа не работала, а Мане не сиделось на месте. Днем он была на работе, шила рукавицы, открыли такой цех у мамы на фабрике. Ночью, после работы, с Васьком дежурила на крыше, когда хватало сил не заснуть. Но чувство долга и ответственности у них хватило бы на нескольких человек, поэтому приходилось тяжело.

В квартире пустовало три комнаты, было холодно, и очень голодно. По карточкам без проблем можно было купить только хлеб. Но он такой тяжёлый был, что его было маловато даже на рабочие карточки. Остальные продукты надо было раздобыть, хоть и по карточкам. Сначала найти, где продают, потом отстоять очередь, и если успеешь до работы – купить, а нет, уходил с пустыми сумками. А если бомбежка, то вообще неписаное правило было: убежал в бомбоубежище, очередь потерял, занимайте заново. А на рынке продукты стояли несметных денег. Керосин выдавали, но его хватало меньше чем на полмесяца.