Елена Рябова-Березовец - Венец безбрачия. Сборник повестей об одиноких дамах

И бедной Вике ничего не оставалось, как, глотая скупую девичью слезу, строчить (подобно старой деве или какой-нибудь дореволюционной институтке) отменно длинные письма подружкам, которые так же, как она, изнывали от одиночества и тоски по студенческому бытию вообще и столице, в частности.

***

Но прошел год, другой и третий – и письма стали делаться все реже, суше, короче. И писаны бывали уже совсем о другом: о мужьях, потом о детях и их болезнях, о дырах в семейном бюджете, о дефиците промтоваров и тому подобной муре. Тосковать все как будто потихоньку переставали.

Да и сама Вика потихоньку вроде бы утихомирилась, смирилась со своей провинциальной судьбишкой. А кроме того, нашла себе со временем способ для относительной самореализации и повышения самооценки: она принялась сотрудничать с местной молодежной газеткой, которая с радостью взялась публиковать ее пространные рецензии и прочие культурно-просветительские заметочки.

Круг Викиного общения таким образом заметно расширился, а чувство одиночества, к вящему ее удовольствию, спряталось где-то глубоко внутри и на поверхность выскакивало не слишком часто. А если уже оно сильно начинало ее донимать, то они с Никой брали бутылочку – и с удовольствием поливали Викино одиночество каким-нибудь сладким портвейном, справедливо полагая, что оно напьется допьяна да и снова уснет. Так оно и бывало.

Расслабляться, когда захочется, Вике с Никой никто теперь не мешал. Мать через год после Викиного возвращения из столиц ушла в мир иной, а отец, не переживший и полгода траура, тоже ушел. В мир другой женщины. Таким образом, большая трехкомнатная квартира целиком оказалась в Викином и Никином распоряжении, что дало Вике утраченную было (в сравнении с неподконтрольным студенческим бытием) возможность впадать время от времени в какие-нибудь окололюбовные романы. И она даже начала подумывать об «уж замуж невтерпеж».

Но тут случилась закавыка: в общении со своими ровесниками Вике почти сразу становилось скучно. А впрочем, ей и всегда почему-то казалось, что мужчины, в отличие от женщин, взрослеют, умнеют и одухотворяются гораздо позже, годам примерно к сорока. Только тогда они и начинают стоить того, чтобы взирать на них снизу вверх, как и положено девушке, – с чувством глубокого и полного уважения.

На ровесников же ей все время приходилось смотреть сверху. А о том, что она просто создана для того, чтобы подчиняться и служить, никому из ее партнеров и в голову не приходило. Ибо впечатление Вика производила совершенно обратное: она казалась независимой, самодостаточной и весьма успешной. Поэтому липли к ней, по большей части, мужчинки жалконькие, замученные кто рабочими проблемами, кто алкоголем, а кто и, как водится, женами. Сил у них хватало только на то, чтобы принести бутылочку, склонить «тонкую» Викину душу к жалости и затащить бодрое Викино тело в постель.

Неудивительно поэтому, что жалостливая Вика почти всегда оказывалась со своими «героями» сначала в постели, а уж потом начинала думать, во что это она опять вляпалась. Зато, если (в зависимости от произведенного на нее впечатления) она в кого-то из своих «героев» влюблялась, она с легкостью тут же прощала этим жалким плаксам и их комплексы, и интеллектуальную недоразвитость, и неумение общаться посредством душ.

Но прощала не навсегда. И более того – очень ненадолго. Ибо в перерывах между постелями и бутылками (да и в постели, впрочем, тоже) ей всегда хотелось поговорить. И не о дырах в чужом семейном бюджете или детских болезнях, а о чем-нибудь не бытовом, возвышенном и вечном.

И Вика просто-таки начинала умирать от казавшегося ей просто тотальным дефицита окрыляющего душу общения. Такого, когда говоришь и чувствуешь, что твои слова достигают не только ушей, но и мозгов собеседника, который в каждой твоей фразе угадывает тот именно смысл, который ты в нее вкладываешь. И чтобы после беседы возникало такое неземное ощущение, что ты не только сама вербально и душевно отдалась, но и получила нечто большое, теплое и нужное взамен. И чтобы совершился таким образом круговорот энергии в процессе коммуникации. И чтобы это было то самое общение, которое, кажется, французский умник Монтень назвал главным сокровищем в жизни человека. И женщины, надо полагать.

Честно говоря, уверяла себя Вика, она бы с удовольствием поменяла на такое «неземное» общение любой самый улетный физиологический оргазм. Тогда она еще не подозревала, что такое, сексуально не отягощенное общение возможно разве лишь с самим Создателем… Ну, да Он ей и судья…

***

И вдруг в Г. откуда ни возьмись появился Гарри, который взялся общаться с Викой именно так, как она об этом мечтала: в свободное от командировочных дел время он выслушивал периодически обессилевавшую от недостатка энергетических инъекций Вику с такой внимательной искренностью и неподдельным (Вика, по крайней мере, не замечала никакой подделки) интересом, что, естественно, выходило, что очень скоро он знал о ней гораздо больше, чем она о нем.

Причем, Гарри, что было особенно приятно Вике, не просто ее выслушивал, он всегда все об-суж-дал, допрашивал о деталях и делал из ее дурацкой жизни какие-нибудь неожиданные выводы. А говорить с ним можно было, как с лучшей студенческой подружкой или случайным вагонным попутчиком, обо всем подряд! Равно о бытовом, и о вечном… Кроме того Гарри был на десяток лет старше Вики, и она иногда с радостью чувствовала себя рядом с ним полной дурой. И длилась вся эта благодать уже целых семь лет. С очень большими, правда, промежутками…

В сущности, если разобраться, Вика бессовестно эксплуатировала Гарри, но он никогда не жаловался и не только не избегал общения с Викой, но каждый раз к нему с большой охотой устремлялся. То ли из адекватного Викиному отношения к ней – из-за того же энергетического дефицита в его повседневной жизни, то ли от скуки гостиничных вечеров и вытекающего из командировочной жизни стремления к тарелке свежего домашнего борща.

…Раздумывая обо всем вышеизложенном, Вика вошла в ванную

и уставилась в зеркало, прикидывая, успеет ли до прихода Гарри нарисовать себе лицо гораздо более красивой, чем она сама себя считала, женщины. Ее отдыхающая от гнета косметики утренняя физиономия никого, как полагала Вика, не могла порадовать, кроме разве что шестилетней Анны, которая, впрочем, еще спала, выставив из-под одеяла круглую попку в белых трусиках.

Вика скептически изучила в зеркале свое увядающее отражение и решила, что сойдет и так – приятно побеседовать с Гарри вполне можно было и без макияжа.

II

С Гавриилом Данелией Вика познакомилась в местном театре в трепетный для него (театра, разумеется) момент. Решался вопрос почти гамлетовский: быть или не быть спектаклю театра на всероссийском фестивале, который (поскольку это было еще самое начало восьмидесятых) должен был прославлять героический образ рабочего человека на современной ему сцене.