Елена Рябова-Березовец - Венец безбрачия. Сборник повестей об одиноких дамах

Спектакль местного театра тематике фестиваля не очень-то соответствовал. Героический образ там был, но человек был не рабочий. Скорее, работник, притом партийный и довольно высокого ранга, что не мешало ему быть весьма и весьма положительным. Гораздо положительнее, чем все другие герои – тоже партработники-аппаратчики и тоже очень неплохие. В те времена это было нормальным явлением и в литературе, и на сцене.

Впрочем, героическая рабочая личность в спектакле тоже присутствовала, но – исключительно за сценой. О ней много говорили, даже передавали по трансляции ее мужественный голос, но на сцене эта рабочая личность так ни разу и не появлялась, совершая свои трудовые подвиги скрыто и ненавязчиво.

Таким образом, надо было решить сразу две проблемы: совместим ли описанный спектакль с тематикой фестиваля, и если – да, то соответствует ли его идейно-художественный уровень уровню фестиваля. Решить эти проблемы и пригласили критика Данелию из Москвы. Впрочем, главный режиссер театра, он же отец (или мать?) спектакля не очень волновался. Вернее, он волновался, но лишь до тех пор, пока Москва не дала добро на приезд в Г. своего человека. Ну, а раз уж критик едет в Г., то и спектакль автоматически едет на фестиваль.

В общем, Данелия должен был спектакль смотреть и обсуждать, а Вика это событие в своей газетке освещать, если результат обсуждения окажется для театра положительным. В положительности же результата Вику заверила завлит театра Длинная Ляля – Викина, по рабочей необходимости, большая приятельница. Ляле немного не хватало образования, и поэтому она высоко ценила свою дружбу с Викой, полагая, что она дает ей возможность расти над собой.

Смотреть спектакль в очередной раз Вика не собиралась. Она решила познакомиться с критиком до его начала, уговориться об интервью, а потом до обсуждения отсидеться в Лялином кабинетике.

***

Лялю и критика Вика обнаружила в фойе. Принаряженная по случаю московского гостя, изящно гарцующая на высоченных каблуках, Ляля радушно и свысока изгибалась над Данелией, стараясь от имени театра произвести на него благоприятное впечатление.

Вика осталась стоять на месте, ожидая, когда они, совершив круг почета по фойе и отдав дань фотографиям местных артистов, сами подойдут к ней.

А поскольку смотреть ей тут больше было особенно не на что, она издалека разглядывала московского гостя. Вика увидела, к примеру, что внешность Данелии находится в некотором противоречии с фамилией: признаков предполагаемого южного темперамента не обнаруживалось. Походка его была медлительной, плавной и лениво-спокойной.

Похоже было, что гость знает себе цену, и эта цена – высока. А когда Ляля с гостем были уже на подходе, это впечатление подтвердилось и выражением лица гостя: оно было настолько отстраненным и иронично равнодушным, что необходимая к случаю улыбка выглядела на нем не совсем уместной.

Однако не улыбаться он не мог. Ладно бы одна Ляля, но и Вика тоже смотрела на него сверху.

– А я-то всегда думал, что у меня хороший рост. Где вас выращивали, девочки? – Голос гостя оказался под стать внешности: с характерной московской оттяжечкой, мягкой ленью и легкой иронией.

– Это все только наши каблуки, – Ляля говорила шутливо, но как бы и оправдываясь. Испугалась, видно, бедненькая, что обидела гостя своим ростом. И Вика, едва скрывая раздражение Лялиным неуместным оправданием, сказала:

– Нас выращивали в Г., а наши каблука на проклятом Западе. И вы должны испытывать восторг, стоя рядом с нами.

– А я и испытываю, – сказал Данелия, – и в подтверждение предлагаю составить мне компанию на спектакле.

Ляля, как тут же выяснилось, принуждена была смотреть спектакль вместе с критиком по долгу службы, и Вике ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Не сидеть же весь вечер одной в Лялином кабинете.

В антракте Данелию перехватил главреж. Очевидно, с целью дальнейшего охмурения. А Вику Ляля утащила в свой кабинет, где озабоченно спросила:

– У тебя все дома?

– В смысле? – Вика собралась обидеться.

– Да не в голове, дура. А дома, ну, в квартире.

– А что?

– Да ты понимаешь, мне главный тонко намекнул Данелию попасти: ну, там накормить, напоить. Смотри, – Ляля раскрыла шкаф, – я винища прикупила, он сухое любит, я тонко выяснила. А повести его некуда.

– Как некуда? А к тебе?

– Понимаешь, – Ляля замялась, – если бы просто посидеть-потрепаться, можно бы и ко мне. А мне бы его еще на ночь пристроить. У тебя же есть свободная комната, а у меня Вова ревнивый.

Вова был очередной Лялин жених, который бы, понятное дело, в такую тонкую театральную ситуацию не врубился.

– Постой, а почему это ему ночевать негде? – изумилась Вика. – Не слабо вы московских критиков принимаете!

– Да это все гребаная администрация! – Ляля любила «ясные» выражения, считая, что ей, как завлиту, все пласты родного языка должны быть и понятны, и близки. – Не смогли пробить ему одноместный номер. Вернее, пробили, но с завтрашнего дня. А он уперся. Лучше, говорит, я у вас в кабинете переночую. А то я знаю, говорит, как это бывает: въеду в двухместный и там и останусь. А мне главный, знаешь, какую обструкцию может устроить?! Зато ты бы и интервью у него дома взяла, чтобы не торчать тут до ночи.

Это было соблазнительно, и Вика принялась звонить домой. Ника был уже дома, один, будущим гостям и связанной с ними выпивке обрадовался и сказал, что, по его скромным подсчетам, отец, который иногда забегал проверить, не шалят ли великовозрастные дети, сегодня не должен появиться.

***

Полдела было сделано, осталось лишь «уговорить принцессу», то бишь Данелию. А что Ляля будет делать, если Данелия не согласится ночевать в незнакомом доме, поинтересовалась Вика.

– А куда он денется! Посмотри, какие мы с тобой забойные девки! (В Лялином кабинете висело большое зеркало.) Ну, а если не согласится, у меня все равно совесть будет чиста. А он, дурак, пусть тогда спит здесь, с пыльными пьесами. Сдвину ему вот эти кресла…

Но сдвинуть Ляля ничего не успела – прозвенел третий звонок, и они помчались в зал.

– Ну вот, Гавриил Александрович, – затарахтела Ляля, усевшись рядом с критиком. – Мы с Викой обсудили, как бы не покидать вас до самого утра.

Брови Данелии медленно всползли и поместились где-то посередине лба.

– Вы что же, Ляля, собрались переночевать со мной в вашем замечательном кабинете?

– Хуже, то есть лучше, – ответила Ляля, и, подмигнув Вике, быстро зашептала ему на ухо. А поскольку она шептала про Вику, то он на Вику и смотрел, легонько ухмыляясь в аккуратные усики…

Обсуждение спектакля прошло на высоком дипломатическом уровне. Данелия был изысканно корректен, отыскал в спектакле неоспоримые достоинства, а о недостатках сообщил так, как будто они были его собственные – и никого не обидел.