Елена Рябова-Березовец - Венец безбрачия. Сборник повестей об одиноких дамах

– Ты не возражаешь, – спросил Ника, кивнув на Шурика с Юриком, – к нам присоединиться?

– Сегодня не возражаю, – сказала Вика и погремела сумкой.

– Я же всегда говорю, что Вика – человек! – радостно сказал Шурик.

– Наш человек! – присовокупил Юрик, восхищенно глядя на сумку.

Выпили безо всяких тостов раз, другой и третий. И завелся душевнейший разговор о том, кто, когда и сколько, и с кем, и как ходили к таксистам, и как мальчики попадали в вытрезвитель, и как однажды суровая Вика вылила остатки в раковину, чтобы не перепить, и как… Бог знает, до чего еще довспоминались бы, если бы Ника вдруг не возопил:

– А кстати! – он даже пристукнул кулаком по столу. – Где наш друг Данелия? Почему он не с нами в этом час?!

– Наш друг Данелия в этот час уже вовсю летит над нашей необъятной Родиной, – пояснила Вика.

– А почему мы не попрощались? – обиделся Ника. – Давайте тогда хоть выпьем за него – за мягкую посадку! Вот такой мужик! – Ника показал Шурику и Юрику, какой именно.

За это даже чокнулись, и вдруг раздался стук в дверь.

– Отец! – прошипел Ника. – Убирай со стола компромат! – И пошел на цыпочках открывать.

Все напряглись, стараясь протрезветь, и засуетились тихо, убирая.

– Отбой! – заорал Ника из прихожей. – Вика! Иди сюда, ты сдохнешь от удивленья!

Вика вышла и действительно сдохла. В дверях стоял Данелия с большой черной сумкой в руках и как-то странно улыбался.

– Гарри! – сказала Вика. – Вы опоздали на самолет?

– Нет, – ответил Гарри саркастически, – это самолет опаздывает. И очень сильно – до утра. И мне ничего не остается, как вновь просить у вас прибежища, ибо номер я сдал.

Набежавшая Ляля, повизгивая, принялась раздевать Данелию, потащила его на кухню, где все уже снова стояло и даже было разлито по рюмкам.

– Штраф-ну-ю! Штраф-ну-ю! – скандировали Шурик и Юрик, и Ника налил Данелии полный стакан вина.

– А следующий мы вам согреем, – шепнула Вика Данелии.

– Тост «за мягкую посадку» временно отменяется. Пьем за своевременный отлет! – провозгласил Ника.

О чем говорили дальше, думаем, понятно. Правильно, о беспорядках в аэрофлоте, о нехватке керосина, о том, кто, когда, где, сколько и с кем сидел, о боковом ветре, о взрывах двигателей при взлете и посадке, об ожидании багажа, более длинном подчас, чем сам полет, об авариях и угонах самолетов, об очередях за авиабилетами и прочим дефицитом, о том, что в наших магазинах ничего не купишь, о том, какой у нас вообще везде бардак и закончили каким-то культовым антисоветским анекдотом, который с удовольствием и без купюр рассказала Ляля.

***

Однако чем шумней становилось за столом, чем меньше оставалось непочатых бутылок, тем, как ни странно, больше мрачнел Данелия. Он уже несколько раз вставал и уходил в гостиную к телевизору, откуда бывал с позором возвращаем Никой, Викой или Лялей, а то и сам возвращался, когда там становилось больше трех. Он явно искал уединения, но этого уже никто не мог понять. И Вика тоже. Она вдруг обнаружила, что ему некомфортно даже с ней вдвоем, что разговор у них не склеивается, и никакого контакта не возникает.

Данелия был напрочь выключен из ситуации. И, несмотря на подогретое вино, включиться в нее не хотел или не мог. Да и сама ситуация Данелию как бы отвергала. Ведь ему положено было сидеть в самолете и стремиться в свой дом, а не сидеть в чужом доме и стремиться в самолет.

Вика предложила разогнать компанию, стала искать какую-то свою вину в происходящем. Словом, ударилась в комплексы.

– Перестаньте, Вика, – поморщился Данелия, – вы тут совсем ни при чем.

– Ах, уже и я ни при чем! – спьяну вспылила Вика, пошла и села на колени к Шурику и на Данелию как бы больше не обращала внимания.

А потом была какая-то музыка – нет, не «Битлз», какие-то танцы, кто-то кого-то обнимал и целовал, Ляля уходила в другую комнату с Юриком и быстро оттуда возвращалась, а затем вдруг оказалось, что все уже разошлись, Ника спит на неразобранной постели в своей комнате, Данелия уложен в Викиной, двери их комнат плотно прикрыты, а сама Вика автоматически моет посуду, чтобы утром проснуться и сделать вид, что накануне в этой кухне ничего не происходило.

Вика, пошатываясь, мыла посуду, а внутри нее в это время происходило нечто странное: она обидела Данелию, вдруг пришло ей в голову, и должна перед ним извиниться. Он, конечно, вел себя как самый размахровый эгоист. Вместо уместной благодарности выставлял напоказ свое настроение и унижал этим ее, Вику. (Вика уже забыла, что Данелия честно искал уединения.) Но и она хороша – взяла и обиделась на человека, обиженного аэрофлотом. Да еще и благодарность ей подавай. Кретинка! А вдруг он сейчас лежит там, печальный и одинокий, и ждет ее? Вика аж поперхнулась от такого оборота мыслей – она как раз выпила остатки вина из чьего-то бокала.

В комнате было темно и тихо. Вику штормило, но это была ее комната и ее постель, до которой она могла доползти в любом состоянии. Тем более сейчас, когда ее ждал (это она так думала) Данелия. Она присела на край постели, поежилась от холода (комната была балконная и ветренно-вьюжная, а на ней была одна лишь рубашечка) и потрогала его за плечо, представляя, как сейчас юркнет к нему под одеяло и умрет от тепла и ласки.

– Что это вы такое себе придумали, Вика? – сказал Данелия совсем не сонно и осторожно убрал ее руку со своего плеча. – Идите отдыхать. Все было хорошо. А сейчас нужно спать. Спокойной ночи, Вика.

– Ну, ладно, если вам от этого будет спокойно, – и Вика гордо, как ей показалось, вышла из комнаты.

Упала на диван и укусила подушку. Наутро, когда Вика проснулась, Данелии уже не было.

III

Вика отошла от зеркала, заглянула еще раз в комнату – Анна и не думала просыпаться, – зачем-то затянула потуже пояс длинного черного халата и пошла варить кофе. Ощущение стыда, навеянное было воспоминаниями, быстренько улетучилось (это было давно и неправда!), и она подумала беззлобно, помешивая кофе: «Ах, Гарри, Гарри, педик вы несчастный!»

…Это простое объяснение «стыдной ситуации» они с Лялей изобрели тогда же, семь лет назад. Рассказывать об этом Вике было стыдно, но и не рассказать – хотя бы Ляле – было нельзя, чтобы не умереть от горечи за свою «поруганную» честь.

– Уж можешь мне поверить, я их (имелось ввиду – педиков) знаю, – безапелляционно заявила Ляля. – Ты ему нравилась, это козе было понятно. А чтобы мужик, да еще в подпитии, не захотел женщину, тем более – тебя, ты меня извини. Или я дура, или весь мир сошел с ума!

Впрочем, в «ситуацию» был посвящен и Ника, который за свою склонность к пространным демагогическим рассуждениям практически на все темы слыл почему-то… психологом.

– Поня-атно! – протянул Ника иронически. – Больше вы ни до чего не додумались? Бабу не захотел – и сразу педик? Ты что, сексбомба Мерилин, что ли, чтобы тебя все хотели? А что же он тогда ко мне ни разу не пристал? Я-то вон какой мужественный, – изгалялся Ника. – А Юрик? Чем бы он твоему Данелии не партнер? Если уж Данелия – педик, то сами вы тогда с Лялей – лесбиянки несчастные!