Натали Стердам - Дети больших дорог. 1,5 года в пути, 32 страны, 100 городов

Кажется, именно этот момент, когда пути двух людей пересекаются, называется перекрестком в жизни. Я испытываю страх перед равнодушием, перед тем, что она забудет обо мне, как только снова окажется на одной из своих дорог, на которых чувствует себя, как дома. Но это не имеет значения. Я ухожу, окончено мое путешествие. Это письмо – не о любви, а о том, как любить. Главное – уловить неповторимость человека, не желая обладать им, а восхищаясь, разжигая одновременно свой интерес к миру вокруг. Я не знаю, что может быть важнее. Мои слова – это не проза, это один из перекрестков, который случился в то время, когда самого времени было отпущено так мало… По крайней мере, для нас двоих.

Все это я посвятил той, что появилась, как комета над Парижем – так же неожиданно, так же внезапно. Жизнь слишком коротка, чтобы жалеть о чем-то, именно поэтому я написал это письмо – не ей, но для нее. Искусство писать – странное занятие, оно проводит черту между воображением и реальной жизнью. Возможно, я никогда не увижу ее снова – ей не очень понравился Париж. Может быть, и я не люблю этот город… Как бы то ни было, она многое изменила во мне, и я не забуду этого. Я просто не смогу. Она была не человеком, а природным явлением – упавшей рядом звездой или вспышкой молнии » 26 26 Перевод с французского Ольги Соколовой. .

Видимо, при четырнадцати градусах тепла вместо уже привычных двадцати пяти, мой мозг перестает медленно поджариваться и просто отключается: я два часа пыталась уехать из Парижа в Люксембург, стоя не на той дороге. Все шоколадные медальки – мои. Когда додумалась поменять дислокацию, было уже двенадцать часов, таким образом, до цели я добралась только вечером.

Погостить пару дней пригласил меня француз Янник, сразу же поразивший меня весьма неплохим знанием русского языка, который выучил самостоятельно. Он много путешествует, и не раз бывал в Москве, Петербурге, Ярославле, Соколе, Вологде. Кроме того, Янник присутствовал на инаугурации Путина, несколько лет встречался с русской девочкой и вместе с местным населением купался в проруби. Снова закрались мысли о том, что связи из прошлых жизней – не пустые слова. Не вижу другого объяснения такой самозабвенной любви к чужой родине.

Прикинув, что Янник наверняка оценит русскую классику, прочитала ему «Джима» Сергея Есенина – одно из немногих стихотворений, которые знаю наизусть. Впрочем, даже если бы мой новый друг не знал ни слова на языке Пушкина, стихотворение бы ему все равно понравилось: звучание русского языка в рифмованных строчках, выразительно прочитанных красивой женщиной, производит возбуждающий эффект почти на любого слушателя мужского пола. Янник в ответ спел мне похабную песенку на французском. Содержание ее передавать не буду, намекну только, что главные действующие лица – девица и морковь.

В какой-то момент я обратила внимание на внешнюю схожесть Янника и моего московского друга Ярослава. Нечто подобное уже происходило раньше: водитель, у которого я ночевала в Севилье, был близнецом Альберто из Андорры, а симпатичный безалаберный мальчик на трамвайной остановке в Лиссабоне до невозможности напоминал кубинца, также встреченного в Андорре. Самое удивительное, что совпадали не только черты лица, но и манера поведения, и характер. Совпадение? Не думаю.

Ближе к ночи, когда город вымер окончательно, мы пошли гулять. «Люксембург – это страна, в которой больше всего денег», – рассказывал Янник, зарплата которого составляла несколько тысяч евро. По местным меркам – средний заработок. Кроме того, работодатель оплачивал квартиру, машину и телефон. Однако на меня впечатление произвел не высокий уровень жизни, а царящая вокруг тишина. Люксембург – это самый тихий город, который мне доводилось видеть. В восемь часов вечера жизнь там, кажется, останавливается: на улице нет ни души, лишь в центре можно встретить десяток-другой человек, половина из которых проводит время в баре. Даже днем, гуляя в историческом центре, я чувствовала себя заблудшей душой в городе, оставленном людьми. Иначе говоря, если у кого-то умерла жена, грустить о ней лучше всего в пустом Люксембурге.

Стояла красивая осень, настоящий октябрь, в котором пахло листьями и ужасно хотелось укутаться в широкий шарф. Но в моем случае отлично подошел и теплый свитер, который я увезла из Парижа – тем более уютный, что его отдал мне мужчина. Пришлось купить плотные колготки, потому что я все еще замерзала везде, кроме Андалусии. Часто вспоминала старого растафарая из Гранады, к которому, по моей рекомендации, уже должна была приехать Настасья. Там, где были они – по-прежнему обжигало солнце, там, где была я – беззвучно проходили часы, а на улицах стояли индийские слоны, которые стали символом Люксембурга того года. Их можно было обнаружить в парках и на площадях, на больших перекрестках и в скверах. В этом молчаливом городе я развлекалась тем, что гуляла от слона до слона, радуясь каждый раз, когда удавалось случайно обнаружить нового.

Двух дней в Люксембурге мне хватило с головой, поэтому в Бельгию уезжала без сожалений. Еще до того, как отправиться в путь, я предчувствовала легкую дорогу до Брюсселя, и предчувствие меня не обмануло – в очередную столицу я приехала в одиннадцать утра, добравшись всего на двух машинах, причем во второй ехала девушка с четырехмесячным младенцем. Она же пригласила меня к себе, напоила кофе и свежевыжатым соком, предложила принять душ и дала пять евро на метро. Иногда доброта совершенно незнакомых людей обескураживает меня, но и вселяет надежду: если нечто подобное возможно, у человечества еще есть шанс.

С хостом в Брюсселе мне повезло намного меньше: мальчик, у которого я должна была остановиться, написал, что освободится лишь в полночь и не обидится, если я вдруг найду другое место. Я решила не менять планов, а день провести с кем-нибудь из тех, кто откликнулся на мое предложение погулять в городе днем. Первым, кто написал мне, оказался арабский мальчик, от которого я сбежала через два часа, так как он настойчиво предлагал воссоединиться в любовном порыве в его грязной квартире, напоминающей филиал ада на земле. Чувствуя жгучее желание убивать, я позвонила Винсенту – еще одному желающему составить мне компанию. Винсент – фламандец, ему двадцать один год, он учится на врача и отказывается верить в прошлые жизни. А я, как и в случае с Янником, никак иначе объяснить его странный интерес к России не могу: мой новый друг неоднократно был в Москве и в Питере, а русский знает настолько хорошо, что в его лексиконе присутствуют даже такие фразы, как «да ладно», «дурак, лопух» и «Одесса-мама». Стоит ли уточнять, что язык он выучил самостоятельно?..