PaoloGilberto - Всё сразу. Повести и рассказы

В девятнадцать лет Максим собрал свою первую группу, в которой он играл на синтезаторе, толстый сосед Витька уныло лабал на басу, ещё был гитарист Серёжка, а барабанщика заменяла драм-машина из того же синтезатора. Правда, на пару репетиций заглядывал крёстный дядьСаша и давал жару, от чего музыка только выигрывала, но потом его запои участились и он не то что ритм – палочки в руках держать уже не мог. Команда в городе быстро стала известной, им даже платили какие-то деньги за выступления, что Максима лишний раз убеждало в правильности выбранного пути.

Группу они бесхитростно назвали «19», по среднему возрасту участников, кое-как записали пару демо-треков на аудиокассеты и, особо ни на что не надеясь, разослали песни на самые разные адреса московских продюсерских центров и просто известных исполнителей. И у Максима остановилось дыхание, когда через пару месяцев в их доме раздался звонок и безразличный голос в трубке произнёс: «Максим, да? Это Алексей, мне попали Ваши записи, есть пара вариантов, подъедете? Надо поговорить». И он, бросив всё, даже своих музыкантов, уехал в Москву.

Сладкие мечты остались мечтами, столичная жизнь в квартире двоюродной сестры и её мужа была слишком тесной, а обещания «продюсера Алексея» свелись к аккуратной просьбе подарить за сомнительные перспективы выступления на «очень серьёзных мероприятиях» авторские права на самые удачные, на взгляд Максима, песни. Он отказал, и Алексей намекнул, что больше видеть его в своей студии не желает.

Днём Максим работал продавцом в магазине бытовой техники, а по ночам четверга и пятницы – бэк-вокалистом в большом и известном караоке-клубе. Там его заметил состоятельный мужчина Игорь Анатольевич, угостил коньяком, похвалил красивый голос Максима и пообещал свести с владельцем популярного лейбла. И всё было хорошо – и записи, и первые выступления на московской сцене, но когда однажды босс недвусмысленно намекнул ему, что за дальнейшее продвижение смазливому Максиму нужно «смотаться в сауну с важными людьми», Максим вспыхнул и убежал из роскошного офиса. Мобильника у него тогда не было и, конечно, никто не стал искать «провинциальную звезду».

Так прошёл год, и Максим понял, что остыл, остыл по-настоящему к пению, и, самое главное, пропала в нём жажда вселенской славы. Совершенно растерянный, слонялся он по огромному чужому городу, но домой возвращаться боялся – вполне справедливо он ожидал, как тяжело будет пережить насмешки бывших друзей и осуждающие взгляды родителей, которые его предупреждали, чтобы он подождал ещё немного, не рвался в столицу. Он не знал, как жить дальше, на что надеяться и во что верить.

Как-то вечером, всё так же блуждая по улицам после работы, он решил спрятаться от внезапно хлынувшего дождя в церкви. Зашёл, осмотрелся. Глубоко вдохнул густой приятный запах. Вечерняя служба закончилась, женщина с белой-белой кожей, продававшая свечи и иконы, мельком взглянула на него и вернулась к своим делам. Максим в храме был один, если не считать ещё одной старушки у иконы, которая, прислонившись лбом, что-то нашёптывала тёплому зацелованному стеклу. Он медленно, стараясь не шуметь, ходил от образа к образу, всматривался в них, пытался понять, что же так тянет людей сюда, под эти тихие своды.

– Молодой человек?

– Да?! – Максим вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял священник, невысокий мужчина за пятьдесят, с глубокими глазами и редкой бородой.

– На службу опоздал? Ну, ничего страшного, завтра придёшь, – вдруг улыбнулся он, – Меня зовут отец Филипп, а тебя?

– Я Максим. Здравствуйте, – от этой улыбки у Максима отлегло от сердца и он сразу проникся симпатией к священнику.

– Здравствуй. Присядем? – и он указал рукой на скамейку вдоль стены.

– Что случилось с тобой, Максим? – отец Филипп внимательно посмотрел Максиму в глаза и он не выдержал. Скривил лицо и, сам того не ожидая, прислонился лбом к плечу священника и зарыдал.

– Я.. Я петь хотел всегда.. А никому это не надо. И что мне делать теперь? Куда идти? – за пять минут он сбивчиво рассказал отцу Филиппу обо всём, что случилось за эти неполных два года. Тот внимательно смотрел на Максима.

– Максим, а ты крещёный? Верующий?

– Да, папа говорил, и крёстный у меня есть, – Максим понемногу успокаивался, а, вспомнив дядьСашу, даже хихикнул.

– Послушай меня. Походи немного на службы, по мере сил. Узнай поближе всё, во что крестился. Вдруг талант твой тебе дан, чтобы в храме петь?

– Ну, Вы скажете тоже! – всхлипнув, улыбнулся Максим.

Но на следующий день после работы с двумя пересадками добрался до «Таганской», быстро перебежал площадь и, войдя в храм, скромно встал в углу у дверей.

Он и сам не заметил, как церковь стала неотъемлемой частью его жизни. Отец Филипп мудро наставлял его, и уже на следующий год, с его благословениями и рекомендациями, Максим с лёгкостью поступил в семинарию и через пять лет закончил её. В регентском классе он встретил милую и скромную Иру, которая после выпуска стала его матушкой Ириной и, вернувшись домой, по распределению областной Епархии он и попал настоятелем в Казацкую церковь. Родители, мягко говоря, были потрясены переменами в сыне, которого не видели много лет, но приняли и его, и его жену, за что Максим был им искренне благодарен.

И так год за годом крутилась череда дел обычного иерея: венчания, отпевания, крестины, службы, проповеди. Максим стал отцом двойняшек, смог на спонсорские средства отреставрировать храм, ему благоволил архиерей. Всё шло, как надо, и даже лучше. До того, как ясным весенним утром он вошёл в Лёхин дом.

Максим медленно ногой подвинул к себе табурет и осторожно присел. Он старался дышать не слишком глубоко – в доме стояла ужасная вонь.

– Ну, а как ты хотел, Максимка? – словно прочитав его мысли, довольно хмыкнул Лёха, – Блаженный Лёнечка не купается у нас уже которую неделю, бабушки хоть домишко и моют, но к телу я их не подпускаю, берегу себя! – и Лёха захихикал.

Максим осмотрелся. В доме действительно было чисто, ветхая мебель и обшарпанный пол без пыли, на столе чистая скатерть, в комнатке на кровати белые простыни, взбитые подушки. Только выглядело всё так, словно на эту постель никто не ложился, а за столом никто не ел. И смотрелся хозяин дома в этой убогой чистоте, по меньшей мере, дико: глубокие загноившиеся царапины на лице, желтые следы от синяков и удивительно истончённое лицо, хотя Максим помнил, как выглядел Лёха в их последнюю встречу – сузившиеся опухшие глаза, одутловатые щёки. Классический такой алкоголик. Теперь же перед ним словно сидел кто-то, надевший уродливую маску безобидного городского пьяницы. Особенно этого другого выдавали глаза с огромными зрачками, которые, не останавливаясь на одном месте, дёргались то влево, то вниз или вверх – траекторию угадать было невозможно.