Александр Брюховецкий - Без лица. Рассказы

Человек по природе эгоистичен: я считал – этот камень, у которого я постоянно расхаживал в часы душевных смут, принадлежит только мне. Только для меня он являлся некоей отдушиной, наконец – исповедальней, от которого шла успокоительная аура, приводящая мои расстроенные чувства в относительное равновесие. Мне это единение казалось странным, как и то, когда часами смотришь на вечерний закат солнца или безбрежное пространство водной глади. Возможно, причина этого родства кроется в глубинах нашего подсознания, когда человек представлял собой только жалкое подобие разумного существа, зарождаясь из хаоса вселенной, тогда, скорее всего, и язык общения был один у деревьев, камней, воды… у всего остального.

Старик не обращал на меня никакого внимания, продолжая сидеть в той же позе, а когда я остановился буквально у его носа, пристально вглядываясь в не моргающий пространный взгляд, то так же не удосужился внимания к себе. Он, казалось, сам был камнем и меня от этой мысли, на некоторое время, охватил испуг, но когда тот пошевелил дряблыми большими губами, обнажив редкие желтоватые зубы, я, успокоившись, решил заговорить с ним.

– Извините за любопытство, я вас впервые вижу, тем более в таком странном месте, где кроме меня практически никто не бывает. Вы, не местный, как я вижу?

Старик шумно вздохнул и на мой вопрос только сильнее поджал под себя длинные ноги, обхватив их жилистыми руками. Он слегка задрожал всем телом, возможно от старческой немощи, возможно от холода, потому как его одеяние было абсолютно непригодным для этого времени года – оно было ветхим под стать самому владельцу гардероба.

«Наверно слепой и глухой», – подумал я, обходя старика со всех сторон. Если бы у меня, на данный момент, были кисти и краски, то, не колеблясь, запечатлел бы этого безумца – уж очень он колоритен своим обличием! – форма и только форма может принести успех на любой художественной выставке, даже в ущерб содержанию. Такой натуре может позавидовать любой ваятель, даже те, кто толком не умеет держать в руках карандаш. Скажут: «Это выдумка! Но как он потрясающе реалистичен и прекрасен! Правда, немного походит на лошадь, но кто из нас к старости не напоминает кого-то из братьев наших меньших?!»

– А я, возможно, и есть лошадь. – Послышался слабый с хрипотцой голос, исходящий буквально из самого камня.

– Этого не может быть! – воскликнул я ошарашенный не столько отсутствием его глухоты, сколько угадыванием мысли. – Но вы человек! Это однозначно!

– Увы, я пытался им стать… я хотел понять…

Старик прокашлялся, подставляя ко рту сухонький костлявый кулак. Я стоял визави – его взгляд был такой же отсутствующий, бессодержательный.

– Вы не местный? – спросил я.

– Почему же, – ответил он, – ещё какой местный!.. просто ты не видишь…

– Мне кажется, не видите вы! – воскликнул я запальчиво.

– Да, я не вижу, ты прав. И не от старости, представь себе… а если я расскажу тебе свою жизнь – ты не поверишь, потому что не видишь.

– Видишь, не видишь! – передразнил я старца. – А где вы проживаете в нашем поселке, сходить бы по этому адресу?!

– По улице Таежной тридцать восемь. Один я там… проживал. А ты знаешь, когда подняли последнюю лошадь из под земли? – повернул он ко мне голову.

– Вы это о чем? Лошади, к счастью, живут на земле, а не под землёй.

– Ну, вот, ничего ты не знаешь. Последняя лошадь была поднята на поверхность буквально вчера!

– Если вы о шахтерских лошадях, то в тысяча девятьсот девяносто девятом…

– Враки! – сипло выкрикнул он мне в лицо. – Мне лучше знать!

Он вновь уронил голову на колени и дрожащим голосом тихо запел: «А моло-до-ого ко-но-го-она несли с разби-той го-ло-вой».

«С ума сходит, что ли? – пронеслось у меня в голове, – странный персонаж».

– А ты знаешь, кого несли с разбитой головой? – вдруг прервал старик песню.

– Кого же? – спросил я.

– Петра Кудякина! Его мерзавца! А кто ему голову разбил? А, кто?

– Ну, знаете…

– Я, я ему разбил! Задним копытом! Ха-ха-го-го! Ты, мил человек, беги, беги за красками пока я в настроении. Рисуй меня, а я в это время тебе расскажу так-кое!..

Предложение было настолько заманчивым, что я быстрее ветра слетал за рисовальными принадлежностями, и, выбрав нужный ракурс, стал набрасывать контуры этого необычного явления, в виде престарелой личности, считавшего себя лошадью.

– Ты волков не боишься? – спросил он, как только я приступил к работе.

– Да, как сказать… их у нас тут просто нет, не водятся.

– А мне кажется, есть. Чует моё сердце. Боюсь я, потому что стар и слеп. А как ты думаешь, – вновь спросил старик, – гуманно ли оставлять слепую лошадь на съедение волкам?

– Не гуманно, когда они есть. А когда их нет, то здесь – полная свобода, как у художника. Не переживай, я доведу тебя на Таежную тридцать восемь.

– Лучше не надо. В прошлое уже не вернуться, – вздохнул он тяжело и пожевал свои толстые губы, словно в них были удила.

Я тогда не придал никакого значения его словам, а жаль, возможно, эта история имела бы другой конец. Но всё по порядку.

– Ты начинай, – сказал я ему между делом, – я внимательно слушаю. Твоя история, возможно, станет достойной печати.

– Запомнишь?

– Запомню, слово в слово, если не соврешь.

– И про Кудякина напечатают?

– А как же! Его все узнают, не беспокойся!

– Хорошая была сволочь! Ну, я начну, так и быть.

– Давай, я весь в нетерпении! – взмахнул я кистью, пробегая лессировкой контуры натуры. Я был уверен, что смог схватить не только абрис этой странной фигуры, но и её оголенный донельзя натянутый нерв, готовый вот-вот пойти на разрыв от внутреннего напряжения. Казалось, сама госпожа удача посетила беспокойное сердце художника. А может мне это только казалось, как и сам, невесть откуда взявшийся старик. Но я взмахивал и взмахивал широкой кистью, пытаясь быстрее уловить абрис его необычной формы.

– Я тогда был молод и крепок телом… – начал он. – Ты сам знаешь, что такое молодость и задор. Мать моя по имени Аврора, была бесконечно рада моему появлению на свет и я, так же, впитывая её любовь, носился по зеленому степному раздолью, пощипывая сочную траву. Она радовалась моему крепкому телу и часто повторяла: «Не забывай, ты из прекрасной сильной породы тягачей. Жаль ты не знаешь своего отца, но можешь им гордиться, я слышала не раз о его подвигах на войне, где ему под вражеским огнем приходилось таскать тяжелые орудия. К сожалению, я о нем больше ничего не знаю, но согласись – мы с тобой вместе и разве это не радость!»

Да, мы были вместе, но материнская любовь постепенно угасала ко мне. Я это замечал, чувствовал, и через два года убедился в этом основательно, когда появился на свет мой младший брат. Возможно, и у людей происходит подобное в отношениях между родителями и детьми, мне это неизвестно, но печаль и ревность холодной змеёй закралась в моё сердце, принося душевные страдания. Ах, если бы я знал насколько был глуп в представлениях о своих родных! Я ведь уже был практически взрослым и должен был смотреть на мир уже другими глазами, тем более мою любовь пытался завоевать человек в лице конюха Алексея. Меня подкупали кусочкам сахара, краюхой хлеба и мне непонятно было для чего существует вечный союз лошади и человека.