Александр Брюховецкий - Без лица. Рассказы

Однажды этот человек пытался зануздать меня и вскочить на спину. Моему возмущению не было предела: я брыкался, ржал, пытался сбросить наглого седока, носясь по загону и выделывая такие кренделя, после чего мой сахарный добродетель сорвался с моей спины и, упав навзничь, долго оставался недвижим. Ему, конечно же, была нужна помощь, но только моя гордость и злость не давала мне приблизиться к этому обманщику: я боялся, что он, как только я подойду к нему, он вновь завладеет моей спиной. Я был потрясен таким коварством, потому и оставался равнодушен к его состоянию. Вскоре Алексей поднялся, вытирая кровь, шедшую из носа, и сильно прихрамывая, убрался восвояси.

Эта странная выходка человека не давала мне покоя несколько дней. Посчитав это странный случай нелепой его прихотью, я почти забыл об этом, как вдруг этот конюх, вновь приблизился ко мне, одаривая всевозможными вкусностями со своей ладони. Я косился недоверчиво глазом на эти дары, но чревоугодие так и подмывало изнутри, стучало в мозг: возьми же, возьми, это так вкусно!

И я опять припадал мягкими губами к его ладоням. Конюх больше не пытался вскочить мне на спину – он только давал сладости и трепал мою гриву, приговаривая какой я красивый, сильный и статный. Но я и без него это знал. Мой младший брат подрастал, выражая своей фигурой нечто поджарое, как гончая собака, но гордости в нем было тоже хоть отбавляй. Он встречал меня своим веселым ржаньем поутру, когда я уже был стреноженным на ближайшем выпасе, где и ему имелось место быть вольным, но пока со свободными ногами. Да, да – я уже к этому времени привык быть стреноженным – меня это меньше беспокоило, потому, как в загоне я был снова свободным и такого задавал стрекача по кругу, что порой сшибал копытами длинные жерди, ограждающие эту территорию.

Конюх Алексей был тоже молод и вскоре наши отношения стали более доверчивыми. Он мог уже надевать на меня узду, вставляя в рот мундштук, проталкивая его за коренные зубы. Это мероприятие было тоже не из приятных, но в знак уважения к нашей дружбе, я терпел эту опять-таки очень странную процедуру. А однажды он вывел меня на короткой уздечке в поселок, где много было необычного, а потому и любопытного. Я видел дома, где жили люди, я видел моих собратьев лошадей тянущих громыхающие по мостовой телеги, видел верховых: они так ловко взбирались на спины гарцующих жеребцов, что моему удивлению не было предела. Зачем он мне всё это показывает?..

Вскоре всё стало понятным… Но я вновь не захотел покоряться воле человека. Я носил Алексея по кругу, взбрыкивая, пытаясь, как и тогда, сбросить его со своей спины. Я вставал свечой, я поднимал высоко свой круп, выбрасывая задние ноги к самому небу, но человек крепко держался за мою шею. Он был частью меня. Я полагал тогда – другим может быть и свойственно быть под седоками, но почему эта участь должна быть и моей!? Человек покушался на мою свободу, как это не гуманно! В прочем о гуманизме я стал размышлять совсем в другой ситуации, более страшной и более даже, я бы сказал, не человеческой.

…А ты пиши, пиши мой портрет, может кто-то и узнает меня… хотя в таком виде навряд ли. А зовут меня Рубин. Мать почему-то не удосужилась при рождении дать мне имя – меня так Алексей окрестил. У меня ведь на лбу яркая звездочка пылает… пылала… сейчас её не видно, однако. Время всё стирает. Так вот – поддался я тогда человеку, не смог его сбросить, правда, сбрасывал я его и после этого случая, но тот был так настойчив в своих устремлениях, что я в конце концов покорился его воле. А что собственно здесь такого? Ну, сидят на тебе, ну едут куда хотят… привыкаешь ведь… накормят ведь, напоят… а ты пиши, пиши…

Но однажды… страшно даже вспоминать тот день. Однажды мне завязали глаза. Пришли какие-то люди и велели Алексею сделать это. «Пора уже» – сказали они.

Эта безобидная выходка людей обернулась для меня самым страшным событием в моей жизни. Повязку не снимали несколько дней. Ты не представляешь, что такое быть без света!.. Я ел, пил, гулял, осторожно переступая ногами, потому как мгла окружающая меня со всех сторон, только пугала и заставляла больше прислушиваться к звукам даже собственного дыхания. Я весь уходил в слух. Он был для меня единственной информацией в этом непроглядном мире, ну разве ещё запах рук моего молодого хозяина, и… солнца. Да, да, ты не ослышался – запах солнца! Об этом кричали все лошади мрачного подземелья, куда я впоследствии и попал.

Это был переломный момент в моей жизни. Я, наивный, ждал того времени, когда Алексей снимет с меня эту страшную повязку и всё будет, как и раньше. И с меня её действительно сняли, но прежде я был спутан ногами и в лежащем положении спущен куда-то в тартарары. Я ощущал всем лошадиным естеством – меня опускают в самую, что ни на есть, преисподнюю. Сердце моё бешено билось и я, казалось, терял рассудок. Позже я узнал – многие здоровые особи, опускаемые в подземелье, не выдерживали этой психологической нагрузки, и погибали уже в самой клети, не успевшей даже опуститься к месту назначения. Эта участь ранней кончины, к счастью, а может, и нет, обошла меня тогда стороной, но потрясение моё было столь велико, что я долго не мог прийти в себя, лежа на боку уже со снятой с глаз повязкой и свободными конечностями.

Я лежал, не открывая глаз, а уши мои уже слышали пронзительное утробное ржанье моих собратьев и их топот копыт. Они бежали в кромешной тьме из самых дальних конюшен, а те, кто был в работе, рвали постромки и все рвались к моему телу, напоенному жизнью, благодатным солнцем. И если этот запах на воле мне казался едва уловимым, то здесь, для других, не видящих солнечного света многие годы, он был фантастически нереален, но таким родным!.. таким родным, что многие, обступив меня, шумно обнюхивали даже все неприличные места моего тела. Они громко ржали и били ногами твердь каменного подземелья, пока их не разогнали матерными словами злые люди, называемые коногонами.

Мне это показалось дикостью, но не столько громкая брань людей, а выходки моих собратьев по отношению к моему телу. Так я тогда думал, недоумевая, но когда впоследствии сам бежал сломя голову к новоиспеченной лошади, спускаемой для тяжелой подземной работе, то и не допускал даже подобной мысли. Все рвались к запаху солнца от убивающей тебя угольной пыли и сырости. Я был тогда весточкой для всех о совсем другой, нормальной лошадиной жизни.

Когда я открыл глаза, то практически ничего не увидел, мне показалось – повязку вовсе и не убрали с глаз, но чуть приглядевшись, обнаружил мелькающие бледные огоньки фонарей в руках множества людей. Эти фонари вовсе не напоминали солнечный свет, что был так дорог и необходим моему глазу и телу, но это было всё-таки свет. Много позже я узнал все подробности подземной жизни и истинные нравы людей, а на данный момент, как только я поднялся на ноги, взволнованно дыша сытыми крепкими боками, меня тут же кто-то схватил под уздцы, и повел по мрачным, узким лабиринтам сырого дурно пахнущего помещения. И так я оказался в подземной конюшне. Узкие кирпичные перегородки под каменным сводом, нет света, крысы, крысы… эти твари нигде не оставляли нас в покое. Они воровали нашу пищу, кусали за ноги, хвосты. Они были хозяевами положения.