Александр Брюховецкий - Без лица. Рассказы

Лебедь, перед разминовкой, хотя барок с крюком был отстёгнут, не успел отскочить по команде «Примись!» – слишком уж разогнались вагонетки перед спуском, и его потащило к стволу шахты. Потащило его вниз собственным многотонным грузом угля и железа. Всё гремело и скрежетало, и бедный Лебедь оказался бессильным перед напором этой массы. Его бросало, словно пушинку, и било о каменные выступы продольного штрека. Всё смешалось в одну кучу… Это было кровавое зрелище! Он был уже мертв, прежде чем улететь в глубокий ствол шахты. И это не единственный случай, и виной этому опять – копейка. И мне, представь, нисколько не жаль людей – мне жаль своих четвероногих собратьев, отдающих свои жизни за ваши деньги! Так кто же убил Лебедя? Я отвечу – коногон! А мы тоже убивали коногонов!.. Как? Расскажу.

В общем, сгубила шахта Алексея. Или он сам себя сгубил, спустившись в ад ради меня. Тяжелый подземный труд унес его раньше, чем я постарел и стал немощным. Он настолько исхудал, что казалось не я, а он таскал тяжелые вагонетки, а когда в одно прекрасное время он не появился, то я почувствовал всей кожей, всей своей лошадиной сутью – он больше не вернётся.

Так и случилось, я его больше не видел. Стоя в конюшне, в ожидании своей дальнейшей судьбы, я предавался то горьким, то радостным воспоминаниям. Всё перемешалось во мне: я гордился, показавши собой всю мощь породы тягачей, к которой и отношусь – одиннадцать вагонеток я потянул, чтобы Алексей выиграл спор у других завистливых коногонов. Но это было только раз. Алексей берег меня в обычной работе, размеренной, но всё равно – напряженной, хотя я чувствовал порой его недовольство, но старался поспевать и он это видел и знал. Ведь нужно, кроме количества угля в вагонетках, ещё и иметь быстрый ход, чем я, может быть, и удручал хозяина. Но всё равно он любил меня. У каждой лошади были свои хозяева-коногоны, и, как правило, все они были злы и нетрезвы. Мне повезло с Алексеем, а когда его не стало рядом – весь мир потемнел, хотя темнеть ему и так дальше некуда. Эти редкие фонари под сводами горной породы, были только слабыми маячками, указывающими путь в штреках, но я уже не обращал на них внимания – я знал шахту наизусть. Мне можно снова завязать глаза – безошибочно выберу нужный путь к конюшне или к клети. Это здесь умела каждая лошадь. Любой выступ сбоку, сверху ли был знаком, хоть и невидим порой: все знали, сколько до них шагов нужно отсчитать, чтобы повернуть, не поранив бока, либо пригнуть голову. Да, да! Отсчитать! Поверь мне, в шахте каждая лошадь становится математиком!..

Свои математические способности я показал тут же, когда не стало моего доброго и любимого хозяина. Это было чуть позже, а пока я стоял, понурив голову в ожидании своей участи. Я знал, слышал, что в шахте идёт яростный спор о моём будущем хозяине и то, чего я так боялся – случилось. Нет, я не боялся работы – я боялся Петра Кудякина. И он пришел за мной.

Тяжело мы привыкали друг к другу, но так и не привыкли. Первым делом прозвучала команда: «Крути!», хотя я без него знал, что нужно развернуться на триста шестьдесят градусов и стать задом к вагонеткам, но тут мою спину вдруг обжигает удар длинного бича этого наставника. Я вздрогнул от непривычного ко мне отношения, но не подал вида. Возможно я не так быстро развернулся, как того хотелось Кудякину, или моя давняя неприязнь к нему выражалась каким-то образом и он это заметил, но я с этого момента его возненавидел основательно, а когда он стал каждый раз увеличивать количество вагонеток, я взбунтовался…

Но всё по порядку: и так, я таскал при моём бывшем хозяине от шести до восьми вагонеток, каждая по полторы тонны, А с первого раза он прицепил ко мне девятую. Ты спросишь, как я узнал? Да элементарно! Каждая лошадь считать умеет. Здесь это – выживание, иначе бы наша короткая жизнь стала ещё короче. Когда цепляется второй вагончик – щелкает сцепка, третий – щелкает сцепка, четвертый… пятый…

Тяжесть сама по себе ощущается, но иногда лишний груз может только показаться в виду твоей усталости, но вот эти щелчки сцепок… Кто привык таскать по пять, шесть, тому значит этот груз в пору – так решает коногон и сама лошадь. А Кудякин хотел, конечно же, большего. Первую ходку я выполнил исправно, даже обратным рейсом подбросил крепежный лес к выработке, но на вторую ходку он прицепил ко мне десятую вагонетку. Тихо это проделал, медленно, но щелчок я услышал. И тогда я показал ему свой характер!

Я резко взял влево, потом вправо насколько мне позволял узкий штрек, и чуть отступив назад, рванул вперед, чуть не порвав свои сухожилия, но всё обошлось – порвались широкие кожаные постромки. Я побежал по рельсам, по этим темным лабиринтам подземелья, безошибочно находя путь к спасению. Да спасение ли это было?.. Через какое-то время в конюшню забежал разъяренный Петр Кудякин и отхлестал меня, не оставив на теле живого места. Он бил, а я храпел, вставая на дыбы и косясь недобро на этого мерзавца. Если бы не шоры, то возможно я бы лишился своего последнего и так слабого зрения. Я хотел его укусить, размочалить копытами, но пока терпел. Он был мастер своего дела, выложив на моё тело два десятка ударов, кроя при этом самыми страшными словами, которым даже его дружки коногоны удивлялись. Таким образом, он призывал меня к покаянию и смирению.

Я покорился внешне, стараясь не подавать вида, своей лютой ненависти к нему, но внутри у меня всё кипело, и я ждал подходящего случая… Поверь, я не совершил бы эту подлость, если бы Кудякин не продолжил своего гнусного дела. Я был весь в напряжении во время очередной сцепки вагонеток. Я считал: одна, две, три четыре… семь. Всегда было семь, иногда восемь, но не белее. И так, на этот раз он прицепил семь этих полуторатонных повозок с углем. «Как всегда» – подумал я облегченно. Мне казалось тогда – сжалился он, признал мой характер, и я привычно потянул состав, не понимая, в чем была хитрость этого коногона.

Тянул, изо всех сил, словно вагонеток, было на две, три больше. И на стыках рельс они стучали, как семь, вот только…

Только с третьего рейса, на крутых поворотах, я заметил краем глаза – искрит и скрежещет последняя вагонетка… И что ты думаешь!? Он блокировал сначала одно, потом два колеса последней вагонетки, чтобы я привыкал к этой тяжести. Да и, в общем-то, в качестве наказания годился этот приём. Об этом уже знала вся шахта и многие неодобрительно отзывались о его проделках. Получается – привыкая к этому грузу, я потащу в следующий раз уже не семь, а десять вагонеток. Это был обман! Жестокий обман! Тогда я снова заупрямился и не сдвинулся с места, выражая свой протест, и снова был бит. Рвать постромки и бежать в конюшню, не было смысла, и потому я стоически выдерживал это избиение на месте. Кто-то из коногонов налетел тогда на Кудякина и, вырвав кнут, сцепился с ним. Их разняли уже забойщики, не выдержав громкой потасовки. Не сказать, что тот, другой коногон, лучше моего изверга Петра, но, тем не менее, всё обошлось в тот раз относительно благополучно. Я получил всего несколько ударов плети, а разблокированный вагончик покатил по рельсам куда быстрее. Но Кудякин не изменил своей мерзкой натуре – его проделка стала более изощренной – я это не сразу понял.