Александр Брюховецкий - Без лица. Рассказы

Он готов был все свои оставшиеся силы положить на эту борьбу с непонятным и никчемным явлением, как смерть. И эта мысль, озарив его угасающий рассудок, стала совершенно понятной. Настолько понятной, что он сам удивился этой ясности. Вся прошлая жизнь показалась ему просто какой-то пустой забавой начиная с самого детства и включая женитьбу, рождение детей… В этой последней схватке с самым подлым явлением в жизни человека, Огородников (ему было только пятьдесят два) напрягал всю свою волю, которая хоть немного, но подпитывала его подуставшие мышцы от длительного противостояния смерти. Он её не испугался, он её – возненавидел. Как же можно приличного человека, отличного семьянина, пусть иногда и выпивающего, толкать беспардонно в какую-то грязную трубу. Он не хотел в неизвестность. Так не хотел, что искал в себе все потаенные силы, чтобы пустить их на сопротивление. Андрей даже умудрился ущипнуть себя, на мгновение, оторвав правую руку от скользкого предмета в который его и пытались запихать. Нет, это не сон… Он даже успел краем глаза увидеть того, кто так настойчиво проталкивал его в тартарары.

Это было нечто аморфное, белесое и часто меняющее силуэты от животного до некоторого подобия человека, или может ему так показалось. Но в любом случае это было незнакомо и омерзительно. Ему не хотелось отвечать за прегрешение первых людей на этой прекрасной земле, и Андрей закричал, что было духу: « За что меня?!.. Отпустите! Я сам, сам!» Он даже не узнал свой голос, настолько он был далёким и чужим.

Его отпустили. Тяжело дыша, он пытался разглядеть всё, что его окружало на данный момент, но это действо оказалось тщетным, потому как кроме края грязной и зловонной трубы, ничего не было видно. Снизу что-то хлюпало, чавкало, и ноги постепенно увязая в непонятной липучей жиже, холодели, теряясь, как бы отходя от самого тела. Это ощущение было, необычным и страх пополз крупными мурашками по ещё земному телу Огородникова.

Смерть была где-то рядом. Андрей слышал, как она тяжело дыша, ждала его окончательного решения. Он, конечно же, мог её обмануть, хотя это ещё никому не удавалось. Обмануть в том, что он изменил своё решение и будет дальше сопротивляться, поскольку, он был уверен, та обратилась не по адресу. Огородников никогда не болел и собирался жить очень долго. И сейчас в этот роковой момент, стоя у самого края своего земного пребывания, он начал припоминать, где он мог и как ну хотя бы простудиться и тем самым навлечь на свой организм хоть какое-то заболевание. И если бы он припомнил нечто подобное, то этому может, и было оправдание, но времени на анализ своих жизненных передряг не было и Андрей, смирившись с тем, что каждому отмеряно столько сколько необходимо, просунул голову в черную и донельзя зловонную трубу. Он знал не понаслышке, что многие, пребывая в коматозном состоянии, возвращались обратно, увидев при этом свет в конце длинной трубы, выводящей по ту сторону душу покойного.

Но те возвращались, а Андрею Огородникову предлагалась игра только в одни ворота.

Сзади на него надавили чем-то тяжелым и колючим. Иголки почти достали до сердца умирающего Огородникова. Ноги и руки онемев, перестали слушаться всё ещё исправно работающего мозга, и он, с ясным чувством долга перед природой человека, шагнул в трубу. Да он вовсе и не шагнул, его бережно приподняли с зыбкого основания у трубы и поставили во весь рост. Рук и ног Огородников уже не чувствовал вовсе, стучало лишь изредка сердце, но и оно вдруг остановилось… И тут же вспыхнул яркий свет, озарив весь путь через который нужно пройти умершему. Андрей был настолько удивлён живописному своду ранее казавшейся грязной трубы, что это, откуда ни возьмись, блаженное состояние он бы никакими средствами не передал, будучи живым. А когда над расширяющимся сводом яркого округлого пространства заиграла ранее неслыханная музыка, очаровывая новую сущность бывшего жильца планеты Земля, то он уже сам стал частью этого нового и непонятного состояния.

Музыка была настолько непередаваема по ощущению, что её невозможно было переложить на земные семь нот. Мажорный звукоряд был настолько широк, насколько широка была сама вселенная.

Андрей окончательно убедился в своей смерти, и ему почему-то было так легко, что он со стыдом начал припоминать свои никчемные потуги по возвращению на землю. Ему даже подумалось, что если бы земляне только знали о своём мучительном пребывании в телесной оболочке, то непременно бы безжалостно покончили с собой. Но ему уже была непонятна печальная участь землян, которые так тщательно оберегают своё тело от всевозможных несчастий. Ему была близка и понятна вот эта озаренная благодатью часть нового мира, где многообещающе мерцали мириады разноцветных точек, обволакивая новое сознание Огородникова. Он ещё помнил лица своих родных, даже супругу, которую было совершенно не жаль: как она и кто с ней…

Мозг покойного пребывал в отличном состоянии, хотя руки, ноги, туловище, наконец, голова и всё остальное тело, напрочь, отсутствовало. И это нисколько не удивляло уже бывшего покойного, ему было очень комфортно от того, что он осознавал себя, хотя себя и не видел. Это новое состояние настолько было необычно приятным, что уже дух Огородникова не променял бы его на десяток новых земных жизней. Он бы вечно стоял в начале этого сверкающего тоннеля, настолько ему было это по сердцу, хотя последнее тоже отсутствовало. Выразить свои чувства вслух он тоже бы не смог, но удивительным образом Андрей мог говорить и слышать музыку, не имея на это данных осязаемых органов. Единственное, что он понял в своем новом невидимом обличии, что он есть и, по крайней мере, осязаем для самого себя и это почему-то совсем не удивляло.

Музыка играла и со всей очевидностью это была вступительная часть к некоему дальнейшему торжеству духа Огородникова, как вновь прибывшего на этот свет. Всё ещё было впереди и это, несомненно, было самое важное и необходимое, поскольку уходящее и переливающееся изумрудным светом пространство звало к себе все то, что осталось от бывшего земного Огородникова. Нужно было идти, лететь, раствориться эфиром в зовущей дали блаженства и покоя.

Андрей оглянулся. Он был не один. Сзади него стояла плотная стена из ещё не растворившихся в эфире человеческих тел и уже легких дымчатых новообразований из оных. Он вздрогнул, увидев поверх множества человеческих тел агонизирующую в последней схватке со смертью знакомую фигуру соседа Федулова, который давно задолжал ему некоторую сумму. Андрею стало смешно от такой мелочи. Он смотрел с превеликим удовольствием, как тот превращался из своих привычных форм в нечто совершенно иное. Федулов растекался горячим воском, изрыгая из себя предсмертные вопли, и превращался в подобие пара, который поднимался кверху светящегося свода и обретал потом невидимые формы для новой жизни.