Александр Брюховецкий - Без лица. Рассказы

Огородников временами приходил в равновесие со своими чувствами и уже готов был уехать отсюда, но как только представлял себя вне этих родных мест, то ему становилось дурно.

Последний раз он был в гостях у самого Калевина. Андрей был настроен решительно – он уступит свою усадьбу. На территорию бывшего сада, теперь огороженного высокой промоградой, его сразу не пустили. Охранники из местных с удивлением разглядывали Огородникова, словно впервые его видели и пропустили лишь по звонку хозяина. Тяжело было ступать на некогда обихоженную землю бывшего сада. Теперь бетон и асфальт. Ничего не узнавалось, всё было другим. «Это ж какие деньжища вложены во всё это!?» – сокрушался он, разглядывая великолепие всевозможных построек с большими гаражами, бассейнами… Ничего не напоминало ему, что здесь когда-то был сад. Ему было больно, обидно…

У самого офиса хозяина он увидел свою любимую яблоню – лимоновку. Она была окольцована бетоном и также щедро, как и всегда, плодоносила. Её сочные желтые плоды заглядывали в темные окна офиса, словно пытаясь разглядеть, что же там творится и кто оставил её в таком одиночестве. У Андрея до боли сжалось сердце. Он вспомнил, что рядом с лимоновкой росла великолепная анисовка, а чуть далее – столовка, а вот здесь… Он пытался понять, почему этот залётный толстосум облюбовал и оставил для себя эту старую яблоню. Может и у него в детстве была любимая яблонька и именно – лимоновка?..

Андрей всё помнил до мелочей… И даже теперь когда он превратился в невидимое состояние, перед ним всё отчетливее и отчетливее проступало то, что явилось предтечей всего последующего неожиданного превращения.

Огородников застонал и, закрутившись невидимым мощным вихрем, взвился в утреннюю чистоту неба. Облетел свое село, впитывая родные красоты, чтобы сохранить навсегда в себе всё, что было дорого и свято. Он метался по небу, неистово пронизывая стрелой облака, опускаясь резко к земле и вновь взмывая кверху. Он не находил покоя.

Утомившись, своим метанием по родным просторам Огородников опустился легким утренним туманом к реке и, приняв невидимую форму человека, окунулся в прохладу горной речки. И хотя он не чувствовал этой прохлады, но он знал, что она есть и его изможденный дух впитывал и впитывал её. Эта была речка, где Огородников провел свое детство. Здесь каждый камушек был ему знаком, каждый прутик тала склонившийся над водной гладью. И если бы в это время душа его вдруг материализовалась во что-то конкретное, то она была в этот момент наполнена процентов на девяносто девять – слезами. Эти слезы по утраченному детству наполнили бы эту речку до самых краев, настолько велика была его печаль в это время.

Огородников словно аккумулятор, подзарядившись воспоминаниями о детстве у небольшой речушки, вновь взвился в небо и полетел к дому, где лежало его тело и которое сегодня по полудню опустится в землю.

К дому подходили люди. Подходили те, которые засиделись ночью, и теперь отдохнувши, вновь пришли поскорбеть лицом, хотя больше из-за приличия, к гробу покойного. Подходили те, кто не знал о его скорой кончине. Он видел, что к обеду людей становилось всё больше и больше. К часу дня во дворе его дома было уже полно народа. Огородников удивился, что так много пришло людей на его похороны. Пришли отдать должное покойнику и из администрации села, потому как помнили о его благородных деяниях в старые и добрые времена, когда рабочие руки ценились, и портрет Андрея всегда был на доске почёта. Он с удивлением отмечал, что люди по большей части всё же сохранили в себе свои лучшие качества, провожая в последний путь своего земляка. Или люди бывают как никогда искренними именно в эти прощальные часы? Не всех так провожают… Иногда за гробом идут десятка два людей и самое обидное, что похоронив человека, тут же забывают о нем. Огородникову не хотелось, чтобы о нем тут же забыли, но поскольку в его усадьбу набилось почти полсела, он надеялся, что его будет помнить по крайней мере хоть одно поколение, а если бы остался сад… сад куда он, как его дед и отец, вложили столько сил!..

Огородников тогда долго смотрел на яблоню, раскинувшую широко свои ветви-руки у офиса Калевина и ослабевшие вдруг ноги, не смогли сдвинуться с места, словно в них налили тонны свинца. Он присел на резную лавку у офиса и, запрокинув голову, стал изучать каждую ветку яблони. Он не помнил этого дерева. Скорее оно было из последних саженцев некогда преуспевающего колхозного сада.

К нему подошел Калевин и пригласил для переговоров в офис. Хозяин развлекательного комплекса говорил и говорил, как ему необходима территория, за которую так упорно держится Огородников. Андрей молча выслушивал доводы предпринимателя и прекрасно понимал, что если он не уступит ему это место, то может просто оказаться погорельцем.

Он уже был готов произнести фразу, которая разрешила бы долгое противостояние в мирную сторону, но взглянув на Калевина и увидев, как тот в предвкушении заблестел глазками, а взбившаяся пена в уголках толстых губ, готова была сорваться на лацкан костюма, осекся. Ему настолько стал противен этот человек, олицетворяющий в себе новую жизнь, уготовленную для таких как Огородников, что кулаки непроизвольно сжались до белизны в косточках. Калевин быстро заметил эту перемену и прежде чем услышать от несговорчивого Андрея отказ, вынул из сейфа красивую бутылку коньяка. Плеснув содержимое в тонкие фужеры, он глазами предложил выпить.

Огородников тяжело и медленно поднялся из-за стола. Ему разум подсказывал, что нужно согласиться, приняв этим самым верное решение, но он слушал сердце. Когда Калевин услышал резкое «нет», то его маленькие глазки зло прищурились и он, подняв бокал, тихо произнес: « Я буду ждать». Андрей повернулся, чтобы уйти, но в последний момент подхватил бокал, и махом осушив его, ответил: «Жди, может и дождешься». «Дождусь… а как же..» – услышал Огородников.

Уходя, он видел, что предприниматель улыбается, словно их дело имело положительный результат. И ещё он заметил, что Калевин так и не выпил.

Андрей далеко не дошел тогда до дома. В узком переулочке между двумя огородами, ему вдруг стало плохо…

Находясь невидимым во дворе своей усадьбы и наблюдая за приходящими сельчанами, он до последних мелочей припоминал свой последний путь к дому, когда его подкосила внезапная смерть. Огородников проплыл сквозь тихо гудящую толпу народа и направился в тот переулок, откуда здоровый и красивый мужчина пятидесяти двух лет ушел из этой прекрасной земной жизни. Да, вот это место… вот эта штакетина, за которую Огородников схватился от резкой боли в сердце. Здесь он и присел… и больше не поднялся… Его подняли уже у основания большой и осклизлой трубы чьей-то невидимой и неизвестной силой и протолкнули в её мрачный вход… О, как бы он сейчас хотел вернуться в небесные покои под звуки чарующей музыки, чтобы забыть навеки все земные печали, но Огородников исполнял своё предначертание, так же как и все усопшие в момент перехода в вечную жизнь. Он понял, что его тогда отравили коньяком. Перед его внутренним взором стояло улыбающееся лицо Калевина, губы которого беззвучно шептали: « Дождусь, а как же… дождусь».