Валериу Реницэ - XXI хромосома. Роман-притча

– И что взамен?

Рыцарю показалось, что Настоятельница напустила на себя строгость. Вопрос застал его врасплох. Он искал глазами тропу, которая вела вниз с вершины Родны, и думал, как удивится Учитель, когда будет пробегать мимо обустроенного Дегустационного домика… Рыцарь собрался с духом:

– Как всегда… Кесарю кесарево!

– У меня нет решительного влияния на «святогеоргиевцев»…

– А Президент думает, что как раз наоборот…

– У меня нет на них влияния, – твёрдо сказала она, – но я разделяю их мысли и тревоги и, чем могу, помогаю…

– Но ведь вы знаете… ты-то в особенности, знаешь, что мы Брюсселю должны… Нас вынуждают принять этот закон о…

– … об утверждении власти содомитов!

– Не преувеличивай! Но допустим… Без него мы не добьёмся отмены виз… Ты ведь не можешь отрицать… Все мечтают о безвизовом режиме с Европой… Взять хотя бы наших родненцев… Они смогут навестить своих родственников за границей… А гастарбайтеры смогут беспрепятственно приезжать домой, без страха, что их не пустят обратно на работу. Нам очень выгоден этот закон!

– Оставил бы твой Кесарь в покое нашу церковь…

– Так это вы как раз встреваете…

Рыцарь почувствовал естественную необходимость узнать всю правду:

– У тебя уже есть готовый ответ?

– Знаешь… Что-то в тебе осталось прежним, языческим…

– Тоска, наверное… – сказал рыцарь, проводя рукой по лбу.

– Ты, как и прежде, не ходишь в церковь?

– У меня сосед – очень хороший, образованный малый… Для него, к примеру, Бог – универсальная сеть добра и любви… По его разумению, у каждого верующего есть в этом эзотерическом Интернете свой пароль – своя оригинальная молитва.

– Ну что ж, этот пароль подойдёт, пожалуй, и к тайне той беременной «епископиньи» англиканской церкви, и к загадке венчания породистых собак…

– Что до меня… – Рыцарь повернулся лицом к высоким воротам Монастыря, словно оглядывал его общее с Верой прошлое. – Да, я таким и остался. Я, как и прежде, сотворён из белка. Замысел человечества – в ДНК. Это факт. А вот присутствие разума, высшего разума в этом генетическом механизме – полуфакт, дело спорное….

– Лучше бы ты сказал «не знаю»!

Настоятельница посмотрела на него, а потом вернулась взглядом к церковной стене и что-то шепнула. Казалось, что она не смеет поднять глаза на купол, что крест довлеет над ней, прижимая своей тяжестью к земле. Только теперь он заметил между бледными, костлявыми пальцами монахини чётки размера мелкой фасоли. Она долго их перебирала, словно не зная, как завязать оборванную нить разговора.

– Вам прежде всего нужны деньги….

– Да, и кредиты, конечно. Добра без зла не бывает… Народ надо накормить!

Она опять поймала его взгляд и опять осторожно отвернула голову.

– Ведь сам Митрополит согласился… Зачем вы людей зря будоражите?…

– Митрополит?! – она в исступлении стала цедить слова сквозь зубы. – Знаешь, кто должен решать, достоин ли пастырь своей паствы? При рукоположении, надеюсь, ты это видел хоть однажды по телевизору, когда высокое духовное лицо поворачивается к народу и спрашивает на непонятном греческом: «Axios?», то есть, «Достоин?» Народ божий должен дать ответ, но кто же понимает, что происходит… Люди не ведают, о чём их спрашивают, а хор священников подхватывает утвердительно: «Axios!», «Достоин, достоин!». Но ведь, согласно святым отцам и православной традиции, если бы хоть один верующий сказал «недостоин», то служба прекратилась и вынесли бы крест и святое евангелие, чтобы сомневающийся свидетельствовал.

– А Синод? Он ведь отозвал своё решение об отлучении…

– Синод… Сколько верующих среди наших священников, как ты считаешь?

– А сколько педиков? Прости, я хотел сказать «голубых»….

– Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешную… Если бы каждый десятый был крепок в наших рядах, у нас была бы настоящая армия. А так… Что те старые, которых готовили в советских семинариях под присмотром КГБ, что эти новые, вкусившие от яблока папизма…

Последнее слово она, казалось, прошипела.

– Я пришёл за диалогом, хотел о деле поговорить, а вы предлагаете мне какую-то чушь. Я не лично о вас, матушка, – он произнёс это слово и сам себе удивился, – но всё-таки… Ваши богатые монастыри похожи, скорее всего, на колхозы-миллионеры, а не на коммуны богомольцев.

– Да… мы редко помышляем о подвиге… Одна послушница недавно спросила меня, что, если все будут, как преподобный Савва, по сто раз в час молитву читать, кто будет нам хлеб добывать?

– Таки я о том же. Может, следует признать, что на рынке религиозных услуг появилось новое православие, способное конкурировать с новыми и технологичными религиями…

– С религиозными подделками…

– Так каков будет ответ?

– Добро не нуждается во зле, оно самодостаточно, – она опять назвала его ласково по имени. – Есть только одна надежда… Ты, думаю, ещё помнишь, что случилось второго марта семнадцатого года?

– Вы тут на своём необитаемом острове совсем свихнулись…

– Ты не понял…

– Вы что, действительно, думаете, что Президент допустит, чтобы в наших семьях папу и маму называли «родителем номер один» и «родителем номер два»? … Закон – всего лишь формальность. Обмен любезностями с Брюсселем….У нас же европейские законы не работают… По крайней мере, Митрополит это понимает…

– В школе девятиклассники уже изучают новый предмет… В качестве эксперимента пока. Юношей учат по доходчивым картинкам, как женщина должна ухаживать за женщиной и как мужчине обходиться с мужчиной в постели… И это лишь цветочки… Надеюсь, твоему Президенту показывали учебник по освоению этих цивилизованных навыков, который он уже пустил в обращение своим указом?

– Вера!

– Не кричи…

«Что же случилось, – спрашивал он себя по дороге, нервно дёргая рычаг скоростей, – что же случилось весной 1917 года?» Конечно же, он бывал в церкви после их расставания, но он не мог быть до конца откровенным с Верой. И он не раз спрашивал себя: а не является ли его витринный атеизм более слепой верой, чем законничество Калипсо, которая, искренне исповедуя спасение, часто повторяла, что никто ещё не вернулся «оттуда», чтобы рассказать правду?

Вопрос богооставленности продолжал возвращать его к обрядам крещения, на которых он подменял в детстве маму, уступая её настоятельным просьбам. Мать была советским человеком, христианкой в вере и коммунистом на своём рабочем месте в сельсовете. Приходилось снимать и аккуратно складывать свой шёлковый пионерский галстук в школьный портфель и прямо после уроков шагать в храм божий. Отчуждение, неуют виртуальности – вот что он продолжал испытывать в церкви. Смешанные чувства, очень похожие на то состояние, которое он впервые испытал, когда во время школьной экскурсии переступил порог столичного Художественного музея и окинул всё вокруг первым целомудренным взглядом. Спёртый воздух, гнусавый, как и у экскурсовода, голос попа, и там и тут заунывный, бессвязный сказ, непонятные слова.