Егор Авинкин - О мостах и о тех, кто на них обитает. Роман-путеводитель

– Слушай, ты извини, что я вот так, – едва сев в машину, начала Катя. – Вдруг ты хотел остаться… Я просто машинально, думаю, подвезти…

– Кать, да ты чего, за что извинять-то? – искренне удивился Андрей. – Наоборот, здорово, что ты меня до дома подвезёшь. Мне уж действительно домой пора, на работу скоро.

– И когда тебе на работу?

– Классика, к девяти.

Катя скептически посмотрела на часы. Они показывали без десяти четыре. Андрей проследил за её взглядом и рассмеялся:

– Ну, значит, к десяти. Подождут, и вообще, сколько можно… Ой, смотри, небоскрёб.

Уже сонная Катя не сразу сообразила, что он имел в виду, но, посмотрев прямо перед собой через ветровое стекло, смогла убедиться в его правоте. Посреди дороги высился тёмный прямоугольный силуэт, высотой превышающий все соседние дома и по краям слегка подсвеченный светящимися точками. Кате понадобилось около двух-трёх секунд на то, чтобы рациональное начало в ней одержало победу.

– Это не небоскрёб, это Литейный мост развели! Слушай, а наши мосты тоже уже развели?

– Я полагаю, есть только один способ это проверить – озорно протянул Андрей.

Катя круто развернулась (даже не поняв, нарушила ли она правила или нет) и через метров сто свернула на улицу Пестеля. Машина летела вперёд, прямо к изящному силуэту Пантелеймоновской церкви, рёв двигателя отражался от покрытых щербатой штукатуркой стен, а Андрей гнул своё:

– А всё-таки жалко, что не небоскрёб. Представь, было бы смешно – выходим, а тут небоскрёб построили…

Они переехали Фонтанку, обогнули сумрачную махину Летнего сада и уже отсюда увидели, что опоздали. Подъехав ближе и припарковавшись, они вышли из машины. Створка Троицкого моста стояла почти вертикально, фонарные столбы были похожи на голые ветки, а у её подножия дежурили мрачные полицейские.

– Ну вот мы и приехали, – протянул Андрей, – мне как раз на тот берег надо.

Катя покопалась в бардачке и нашла то, что искала. Даня предусмотрительно запасся расписанием разводки мостов. Документ этот настолько важен для петербургских водителей, что встречается у них почти так же часто, как карта города.

– Смотри, Троицкий сведут через два часа, – сказала Катя.

– Понятненько… А тебе куда нужно?

– Мне на Ваську. Вот, могу успеть на Шмидта, его сейчас на полчаса будут сводить.

– Ну ладно, езжай тогда, не буду больше задерживать, – развёл руками Андрей.

– А ты как? Что, так здесь и останешься?

– Да что такого? По Марсову полю прогуляюсь, у огня погреюсь. Время быстро пролетит.

– А за мостом… тебе далеко?

Андрей пожал плечами.

– Да нет, минут пятнадцать пешком. Я на Каменноостровском живу, в доме Бенуа, слышала о таком? Там во дворе ещё кино часто снимают, – объяснил Андрей, и извиняющимся тоном добавил, – Я там комнату в коммуналке снимаю.

– И хорошее кино? – невпопад спросила Катя, просто чтобы что-то сказать.

Андрей рассмеялся.

– Да я не знаю, сериалы какие-то. Ладно, езжай, а то на мост опоздаешь. Спасибо, что подвезла.

– И тебе спасибо, – машинально ответила Катя и села в машину. Андрей помахал рукой, и она тронулась с места.

Мост Лейтенанта Шмидта дождался её и пропустил на другой берег. Он уже несколько лет назывался Благовещенским, и хотя название было недурно, да и больше подходило мосту, первым встречающему корабли из Финского залива, всё же Лейтенант Шмидт осел в памяти Кати с детства, и она никак не могла заставить себя называть его по-другому, подтверждая своё василеостровское происхождение.

С моста она свернула налево и поехала по пустынной набережной, к золотому куполу храма, в соседнем здании с которым находилась её родная квартира. Памятник Крузенштерну на набережной, с сурово скрещенными руками на груди словно проводил машину глазами, спрашивая при этом «Почему так поздно?». Катя махнула на него рукой и завернула во двор своего дома. Через минуту она уже была дома, прошла на цыпочках через кухню, чтобы не разбудить родителей, и повалилась на диван.

Солнце вставало над Парижем. Густые, осязаемые лучи нежно пробуждали город. Первым откликнулся собор Сакре-Кёр – его купол, нестерпимо белый в утреннем свете, подал знак остальному городу. Эйфелева башня словно бы потягивалась, разминая и грея на солнце затёкшие, слегка поржавевшие балки. Химеры с Нотр-Дам с подозрением следили за пылающим диском, всё больше и больше поднимавшимся из-за домов. Прокатные велосипеды, примагниченные к своим стойкам, потертые и заезженные, но все ещё чистые сердцем, ждали своих первых седоков, и роса согревалась на их пластиковых сидениях. Ручейки, вырвавшиеся из брюха зелёной поливальной машины с надписью Propriete a Paris, теперь радостно журчали по мостовым Монмартра, омывая столетние камни и покрышки припаркованных автомобилей, и скрывались за канализационной решёткой у Мулен де ля Галетт. Клошар, потягиваясь, вылез из груды тряпья и полиэтиленовых пакетов, составляющих его жилище, и занялся ревизией пожитков. Официанты в белых рубашках у кафе курили по первой утренней сигаретке и приветствовали знакомых на улице. Ранние туристы организованными стайками стекались к Лувру и занимали место в очереди на вход и лишь после этого давали волю чувствам, с разинутым ртом разглядывая голубое небо, преломляющееся сквозь фасеточные стекла пирамид. Аромат свежей выпечки вытекал из булочной на улицу Фобур-Монмартр, совсем недалеко от Jeff, и распространялся дальше по городу, источаемый теплыми ещё багетами под мышками парижан. Данила проснулся.

Не открывая глаз, он перевернулся со спины на живот, сгрёб подушку под головой. Привычно протянул руку к соседней подушке. Почувствовал её прохладу и, наконец, открыл глаза. Он был в постели один. Кати рядом не было.

Даня снова перевернулся на спину, потянулся, со скрипом суставов и непроизвольным кряхтением. Свет, отразившись от всевозможных уличных поверхностей, проникал в комнату, и её белые стены в свою очередь отражали его в глаза еле проснувшегося молодого человека. Он задрал голову, утопив затылок в подушке, и посмотрел на фотографию Эйфелевой башни, висевшей над изголовьем. Вверх ногами она напоминала бокал для мартини.

Он сел на кровати. Он боялся делать резкие движения, они могли всё испортить. Был порыв выскочить в одних трусах на балкон и заорать что-то восторженное – но нет, Даня подавил его, сочтя ребячеством. Лучше тихонько встать, чувствуя, что матрас под ним принимает свою изначальную форму и словно подталкивает его, и подойти к балконной двери, приоткрыть её лишь на небольшую щёлку, чтобы запустить свежего воздуха, и просто поглядеть вокруг. И самое главное – ни вслух, ни мысленно не произносить этого пошлого, банального слова: «счастье».