Геннадий Мурзин - Честь имеющие. Сборник очерков о правоприменителях

– Столько людей прошло перед вами… И ведь самых разных…

– Очень много. И все они далеки от идеала. Но я стараюсь быть хладнокровным. Спокойно выслушиваю все стороны процесса: подсудимых, потерпевших, свидетелей…

– И убийц?!

– Убийц – гоже. Тем более, что убийцей он будет признан лишь после постановления приговора, после вступления его в законную силу, а до тех пор…

Мы еще вернемся к этой беседе.

…Шли дни, недели. Судебный процесс, в котором рассматривалось дело в отношении очередного бандитского сообщества (предполагаемые главари Халилов и Швецов), то возобновлялся, то снова прерывался и конца-края ему не было видно.

Нет, конец будет. Нет, будет и приговор. Но потом. А сейчас? Процесс идет своим чередом – так, как и предусмотрено уголовно-процессуальным законом.

Наверное, кому-нибудь и хочется с ним поскорее покончить, но только не председательствующему. Да и как? Как?! Если один из подсудимых (некто Мисулин) привык к свободе за время следствия и никак не хочет с ней расставаться и объявляться; если то один, то другой адвокат либо заболевают, либо заявляют все новые и новые ходатайства, отказать в которых Ермаков и его коллеги-судьи не вправе; если в деле то и дело появляются «огрехи», допущенные в ходе предварительного следствия, которые суд вынужден по ходу устранять. Достаточно лишь необоснованно отказать в удовлетворении одного ходатайства или прикрыть глаза на «грешок» следователя, как пиши – пропало. Многомесячная и многотрудная работа пойдет насмарку. Адвокаты ведь не упустят такой возможности. Вон их сколько – семеро и все зрят в два глаза. И всем или почти всем страсть как хочется «подловить» суд. Так что ухо приходится держать востро, а иначе жди пощечину из Москвы… в виде отмены приговора. А кому, по доброй воле, хочется получать затрещину? Ермакову – как и всем.

Да и дело, как мне показалось, даже не в этом. Не может и не хочет Ермаков работать, все время оглядываясь на надзорную инстанцию. Хорошо делать свою работу – не Москве это надо, а ему самому, прежде всего.

…Вновь зал судебных заседаний. На скамье подсудимых Халилов, Балетинских, Зиборов, Савельев, Швецов, Устюжанин, Смолин (те же самые семеро смелых) по привычке занимают места за решеткой. Они хорошо выглядят – бодро и независимо. Иногда, переглядываясь с соседями, улыбаются. Возможно, радуются, что Мисулина (восьмого подсудимого, неожиданно исчезнувшего перед самым началом процесса) все еще не нашли, а потому суд вынужден дело в отношении него выделить в отдельное производство. А ведь предварительное следствие (я так почувствовал) особенно опиралось именно на его показаниях. Теперь же… Позиции обвинения сильно ослаблены. Естественно, и судьям не стало легче. И все же…

В зал вводят Дмитрия Преображенского. Его сопровождают конвоиры. Он – подследственный, однако совсем по другому делу. Ему еще предстоит суд за кражу чужого имущества. Здесь же он присутствует в качестве свидетеля.

Ермаков:

– Скажите, кто из подсудимых вам знаком?

Преображенский, немного помявшись, отвечает:

– Знаю Швецова, Устюжанина.

Ермаков:

– При каких обстоятельствах познакомились?

Преображенский:

– В СИЗО. В одной камере сидели с… Швецовым. В мае я освободился. Жил на Изоплите 16 16 Окраинный микрорайон Екатеринбурга. , в частном доме. Сожительствовал с Натальей Гусевой. В июне-июле того же года вместе с нами проживал и Швецов.

Ермаков:

– Вы знали, чем занимается Швецов?

Преображенский:

– От него знал, что он изготавливает керамическую плитку. Помимо этого мне ничего не было известно.

Ермаков:

– Скажите, в вашем доме был изъят милицией дипломат?

Преображенский:

– Да.

Ермаков:

– Опишите, как он выглядел.

Преображенский:

– Дипломат как дипломат. С кодовыми замками. Коричневый.

Ермаков достает дипломат и показывает так, чтобы видел не только свидетель, но и все другие участники судебного процесса.

– Этот?

Преображенский, крайне нехотя, отвечает:

– Да, этот.

Ермаков:

– Расскажите об обстоятельствах, при которых его у вас изымали.

Преображенский:

– В окно увидел, что подъехала милиция. Я кинулся в комнату, где стоял дипломат. Решил его спрятать.

Ермаков:

– Зачем? Вы знали, что в нем?

Преображенский:

– Мне известен был код замка. Я ранее открывал.

Ермаков:

– Что было в дипломате?

Преображенский:

– Обрез охотничьего ружья, нож, маски с прорезями для глаз.

Ермаков:

– Ваши дальнейшие действия?

Преображенский:

– Открыл дипломат. Достал обрез, нож. Хотел выбросить в окно, но там, на улице, стоял милиционер. Поэтому нож забросил под кровать, а обрез спрятал в шкафу. На другое времени уже не было. Вскоре ввалилась милиция.

Ермаков:

– Чей это дипломат? Ваш?

Преображенский, только что отвечавший на вопросы почти без запинки, вдруг замялся, зазаикался.

– Не… нет… мне его оставили на хранение.

Ермаков настаивает:

– Пожалуйста, назовите владельца дипломата.

Выражение лица Преображенского при этом мне неведомо. Он ко мне находится спиной. Вижу лишь, что стал переминаться с ноги на ногу.

– Оставил… на время… Шаринкулов. Пусть, говорит, постоит несколько дней.

Суду известна эта впервые прозвучавшая фамилия, мне – нет. Потом узнаю, что это еще один из бандитов, ударившийся в бега, на него объявлен розыск и дело, видимо, в отношении него также выделено в отдельное производство.

Ермаков:

– Вы не оговариваете?

Преображенский:

– Нет. Мне это ни к чему.

Ермаков предостерегает:

– А вы знаете, что Шаринкулов недавно задержан?

Преображенский:

– Да, знаю. Но это – неважно.

Ермаков:

– Хорошо, – он листает документы и находит нужные. – Оглашается показания Преображенского, находящиеся в томе один листы дела сто пять и сто шесть…

Выслушав, я не мог не задаться вопросом: Преображенский наврал, но вот когда – раньше или сейчас? Давал или дает заведомо ложные показания? Это же (в гораздо большей степени, чем меня) живейшим образом интересует председательствующего. Впрочем, не только его.

Ермаков вновь обращается к свидетелю:

– Это ваши показания, – он демонстрирует листы документа, – это вы писали?

Преображенский:

– Я писал… Я оговорил Швецова. Это – не его дипломат. Это – Шаринкулова дипломат.

Ермаков:

– Допустим. Но зачем вы писали неправду?

Преображенский:

– Меня задержали на тридцать суток… Меня били в ИВС. Меня склонили к даче тех показаний, которые нужны были следователю… Следователь намекнул, что есть возможность выйти на свободу, если я под его диктовку напишу, что ему надо.