Наташа Труш - Полтора инвалида, два кота и одна собака

Когда меня спрашивают, стоит ли переезжать в Анапу, я затрудняюсь ответить. Говорят, есть те, кто тут так и не прижился, и вернулся назад, в не очень ласковые, но родные широты. За себя могу ответить словами великого поэта: «Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря…» Правда, Анапа все меньше и меньше походит на глухую провинцию, но это, как говорится, просто к слову.

Уехать на юг, не сжигая мосты в Петербурге

«Эту реку в мурашках простуды,

Это Адмиралтейство и Биржу

Я уже никогда не забуду…»

«Уехать на юг, не сжигая мосты в Петербурге» – так называется еще один мой блог, затерявшийся где-то на просторах интернета, который я вела некоторое время на одном из сайтов, где общаются переселенцы. Да, вот правильное название таким как я – переселенцы. Но, судя по названию, из Петербурга я уехала не навсегда. Там у меня остались друзья, родственники, квартира. Оттуда я привезла свою прописку, с которой не хочу расставаться, и номера на машине – питерские. И это меня греет. Конечно, все это лишний раз подтверждает, что мосты я не сожгла и всегда могу вернуться в любимый город. И на расстоянии я еще больше понимаю, как он любим и близок. Конечно, я немного скучаю, и он снится мне, и я мысленно брожу по его улицам, и люблю в нем любое время года, которое всегда – с дождем! Между нами сегодня более двух тысяч километров. Но что такое эти километры, если ты свободен, и в любое время можешь взнуздать своего железного коня и отправиться туда, где осталось твое сердце?

Герои моих рассказов, которые я представляю вам во второй части моей книжки, живут, конечно же, в Петербурге. Или жили там когда-то, а потом стали переселенцами. Уехали в другие города, в другие страны, на другую планету даже, но сохранили в памяти «эту реку в мурашках простуды, это Адмиралтейство и Биржу…»

– Когда-то давно… Сколько уж тому?! Пятнадцать?… Или даже шестнадцать?… В общем, когда много лет назад я был поставлен вами руководить… – Губинский задумался, обвел зал взглядом каким-то особым, отеческим, почесал переносицу.

«К покойнику», – машинально отметила Ольга, вспомнив бабкину примету. Она выписывала протокол заседания секции художников-графиков, аккуратно выводя буковку к буковке, будто жуков собирала на ниточку.

Пал Палыч Губинский секцией руководил и, правда, больше чем полтора десятка лет. Как принято говорить – «бессменно». О нем так и говорили: наш бессменный руководитель! А что было еще делать и говорить, если смена была никудышная?! Жидкая какая-то, ленивая. «Вот мы – это да!» – думал порой о своем поколении Губинский. «А эти – так себе эти…»

Ольга была исключением из правил. И не потому, что она была его ученицей. Просто заложено в ней было трудолюбие с детства. Впрочем, она ведь не юная барышня, не из тех, про кого он говорил «смена никудышная». Ольга как раз что надо «смена», вот только не хочет она никакой общественной работы! С трудом затащил ее в свою секцию. И не для того, чтобы училась – Ольга сама учить может. Ее и раньше учить не нужно было, она от природы хваткая, и чувствовала хорошо, и понимала.

Почти двадцать лет назад она пришла к нему на кафедру с большой папкой эскизов и рисунков, висящей у нее на плече. «Сколько ж ей было тогда? Двадцать два? Двадцать три? Или…? Нет, наверное, все-таки, двадцать два. А ее Павлуше было три годика. Или уже четыре?…» Румяный малыш крепко стоял на ножках, держался за ее юбку и не хныкал. Он с любопытством осматривал аудиторию с убегающими к потолку рядами столов и стульев, расположенных амфитеатром, с высокими, закругленными по карнизу окнами, с удивительной акустикой – звуки раскатывались по залу, будто биллиардные шары по зеленому сукну стола. Можно было говорить тихо, и все слышали каждое сказанное слово.

Мальчика звали Павлом, а Ольга называла его ласково Павлушей. В свои двадцать два она была не по годам взрослой, благодаря этому улыбчивому мальчику, который у нее появился бог весть откуда! Просто взял – и появился! Не родился будто, а был получен в награду за какие-то заслуги. Родился – это слишком просто…

Он не докучал матери, которая усадила его на стул и достала из сумки книжку-раскраску. Мальчик принялся раскрашивать картинки. У него был сине-красный карандаш, с двух сторон цвет: с одной – красный, с другой – синий. И мир для него был в этих двух радостных красках, синей и красной: ежик – синий, гриб – красный, дерево – синее, кот – красный.

Губинский смотрел на эти художества и удивлялся: всего два цвета – и целый мир! А творцом этого мира был маленький мальчик, ребенок. «А мои студенты порой совсем не умеют передавать цвет! – подумал Губинский. – А ведь в детстве никто не задумывается над тем, умеет он рисовать, или нет! Ребенок просто берет в руки сине-красный карандаш и рисует мир. И нисколько не сомневается в том, получается у него или нет. Он просто рисует. А потом вдруг куда-то все уходит у многих, и они начинают думать, что рисовать не умеют. И некоторым никакая учеба не помогает!»

– Тебя как звать? – осторожно поинтересовался он у мальчика.

– Павлик! – живо откликнулся ребенок, и закусил нижнюю губу, пытаясь сосредоточиться над следующим сине-красным шедевром.

– Вот те на! И меня Павлик! – радостно отозвался Губинский.

Мальчик не отреагировал на его радость. Наверное, уже понимал, что детей – много, а имен – меньше. Поэтому, он – Павлик, и этот дядя – Павлик, и еще Павликов на белом свете много-много! И еще есть дети, которые уже выросли, стали вот такими дядями, а их все Павликами зовут.

– Правда, я – Пал Палыч. И ты, когда вырастешь, тоже станешь Пал… – Губинский осторожно-вопросительно посмотрел на Ольгу.

– Викторович, – ответила она. – Он будет Павлом Викторовичем.

И без паузы спросила:

– Пал Палыч, посмотрите мои работы. Пожалуйста…

Ну, посмотреть-то он был готов. А что дальше? Дальше-то что?! Что хотела от него эта девочка?

«Провинциалочка, судя по всему. Наши все больше „по звонку“ идут. Находят путь к нужному человеку, вызванивают, заискивающе докладывают: я, мол, от Иван Иваныча, и далее выкладывают просьбу. Как правило, о поступлении. Или, на худой конец, о курсах. А эта сама пришла. Не побоялась. Да и не одна, а с… Павлом Викторовичем!» – думал Губинский, ожидая терпеливо, пока Ольга развяжет замызганные тесемки на картонной папке.

– Вы хотите… поступать? – осторожно спросил Губинский, и Ольга уловила в вопросе неприязнь. Кожей почувствовала и правым ухом, обращенным к нему, хорошо услышала в вопросе кое-что, что заставило ее покраснеть.