Аnn fon Luger - Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив

– Без мужика – жизнь не та! – И она с любопытством стала осматривать присутствующий мужской состав.

«Ну, Дед в расчет не пойдет – он мне как отец. Инцест претит. Так, этот сивый, – смотрела она на Варшулевича, – с ним сдохнешь со скуки. Вон те мазурики. – Она глянула в сторону Басса и Гаврикова: – Ну просто пьянчуги! Эх, стоящего бы найти. – Ее поросячий взгляд остановился на Леониде: – Хлопчик что надо! Правда, низковат».

– В корень ушел? – спросила у Леньки толстуха. Все переглянулись, выпучив зенки.

– Потанцуем? – И она встала, поставив толстую короткую ногу на стул, задрала бархатистый подол, демонстрируя французский чулок. Варшулевич аж подавился. Ленька не посмотрел.

– А как к вам попасть на работу, госпожа Клопп? – спросил заинтригованный Басс.

– Ты ко мне попасть не сможешь.

– А пошто? – настаивал тот.

– А потому, мазурик, что у тебя лицо, как говорится, отмеченное природой.

Компания прыснула было со смеху, только Ленька молчал. Он не выдержал:

– Все, кого не устраивала участь прядильщицы на чулочно-моточной фабрике, становятся «жертвами» древнейшей страсти у фрау. В почете незаурядные таланты и внешность, чем сама хозяйка не хвастает. Интересно. А консуматорши балуют клиентов малинкой. Может, и сами не брезгуете водочкой с хлоральгидратом? Потому как в другом состоянии вас не вывезти.

– Твоим, как ты говоришь, маравихерам, Пафнутий, впору брать девок с Глазковой улицы. Они настоящих женщин не видали, – брызгала ядом Монька.

Ленька окатил ее презрительным взглядом.

«Сволочуга, фармазон!» – подумала про себя Клопп.

Компания невольно попала под перекрестный огонь взглядами. Фрау показалось, что Пантелкин смотрит заведомо сквозь нее. «Играет», – лелеялась мысль. Густо накрашенные ресницы, словно лапки паука, захлопали. Тонкие, подведенные красной помадой губы кривились бантом, на лбу залегла яростная складка.

Ленька рассматривал ее пухлые холеные пальцы. Его тошнило от мещанской заносчивости. Она пыталась казаться всем шелихвосткой, все это лопалось мыльными пузырями, потоками гнусностей, что лились в данный момент из нее.

Ленька едва давил в себе приступы подступавшей тошноты, воображение рисовало догадки и бури негодования. Сжал добела кулаки, на лице нервно играл желвак. Перед его глазами встала картинка того, чем занимается Клопп. Как она встречает клиентов, как делит барыш, таскает девок за косы, подкладывая их под липких мужиков. Использует людскую плоть, одновременно одевая и размазывая ее по стенке.

Он посмотрел на Луде, шептавшуюся с Гаврюшкой в стороне. Перевел взгляд на Мари, и их глаза встретились.

Монька это заметила и ему подмигнула. Он внимательно смотрел на нее и удивлялся. Сколь искусно та себя преподносила и сколь поддельна была. В ее маленьких зеркалках не было ничего уже походящего на душу. Для него, еще юного сентименталиста, эта женщина была олицетворением вянущего порока. Ее плоть, смердящая французскими «Коти», отталкивала его. «Наверное, у нее сифилис», – думал Пантелкин, в глубине жалея таких, как она.

Клопп перехватила этот его надменный взгляд. И, ухмыляясь, высказала во всеуслышание:

– Мазы, хватит гакуру бусать. Пора гагар пощупать, да не шваб вокзальных, а отборных марух! – И она протянула было рюмку ему, чтобы чокнуться, и она стала облизывать свой рот с растекшимся алым стеарином, выглядело это забавно.

Леньке вспомнилась клоунада из парка отдыха. «Вот неугомонная». Ленька процедил с отвращением:

– Свинья.

Такой оборот привел ее в большую ярость. Она не терпела отказов. И ей не нравилось, когда это видели и когда вдруг нравился кто-то другой.

«Да кто ты такой? – подумала Монька. – Да я моложе найду! Фи!»

– Так, пора собираться, – скомандовала фрау, шатаясь. – Не знаю, как твоя подруга, Лидка, пошли.

Луде сделала вид, что не слышит.

– Ах так! – вскричала Монька. – С завтрашнего дня ты у меня не работаешь!

Лидия машинально поднялась и направилась в сторону выхода за хозяйкой.

Гавриков подскочил за нею, пытаясь сначала ухватить за руку, затем ринулся вперед, преграждая им путь:

– Она никуда не пойдет!

– Отойди, голяк, – раздраженно фыркнула Клопп.

Лида остолбенела.

– Луде, пойдем!

Девица опустила виновато голову.

– Лида. Ты ведь не раба! – обратился увещевательно Гавриков.

– Что здесь за балаган? – запищал фальцетом Пафнутий.

– Ноги моей здесь больше не будет, старый хрычевник! – ответила ему Клопп.

И дверь хлопнула с такой силой, что петли на ней содрогнулись.

В комнате повисла тишина. Все смолкли. Лидия осталась.

– Анафема! – вскричал старик. – Нельзя одних на пять минут оставить? Опять язык твой поганый! Да, Ленька, к тебе обращаюсь. Зенки-то не прячь.

– Я, Дед, не люблю, когда при моих фраерах со мною так разговаривают. Во-вторых, и что с того-то?

– А то! Знаю Моньку, так она ж будет тебе мстить. На безделицах врагов себе наживешь – паршиво, – сипло скрежетал ему на ухо Дед.

В комнате, пропахшей потом, дорогим парфюмом да испарениями спиртного и махры, невероятно посвежело. Хотя форточек распухших от мороза окон никто не открывал. Вечер продолжился.

Маруся Друговейко одна из тех гетер, чья красота не только заставляет обернуться, но и руки на себя наложить. Неземная.

Однако интересы ее не выходили за грани уцелевших демимонд, ютившихся в обшарпанных многосемейных коммуналках Петрограда. «Блистательна в отрепьях, и даже в неглиже. В поклонниках лишь богачи», – думал тоскливо Варшулевич. Взгляд он остановил на ней, не смел оторваться. «Ничего личного испытывать к мужчинам неохота!» – глазами отвечала красавица. «Единственная слабость – деньги!» – думал Пантелкин. Трое из них переводили взгляды друг на друга.

Варшулевич брякнул струнами.

– О-о-о! – загудела публика. Гаврюшка зааплодировал, вытащив цигарку изо рта, целовал в губы раскрасневшуюся Луде.

– Постойте, ребзя, пришли слова на ум.

И он запел:

– В Марусиных глазах играли огоньки…

В тугие власы ленты вплетены…

Я ленты те тугие расплету…

Любовью нежною Марусю одарю…

Все зааплодировали.

Нежная оливковая кожа Маши рдела румянцем. Она залпом выпила шампанское и направилась к ксилофону.

Дед с Бассом пьяно о чем-то спорили. Старик расставлял руки в разные стороны, пытаясь встать, Бенька пытался оттягивать его за рейтузы к стулу.

– Давайте попляшем чечетку! А то уныло как-то тут у вас. – И она кинула небрежный взгляд на Бориса.

– Белый танец давай! – выпрямился Гаврюшка и полез рыться в пластинках у ксилофона.

Звуки вальса полились.

Мими медленно повернулась. И призывно посмотрела на Леньку. Он не смел отвести взгляд, сидел как завороженный. Полы ее струящегося платья двигались в его сторону.