Владимир Калинин - Разбуди меня, дробь барабанная. Часть первая

Выходя из автобуса на остановке, я нос к носу столкнулся со Светкой, которая вышла из впереди идущего автобуса. – Привет, Коленька! – Что-то ты от меня бегать стал, как заяц? – Или я уродина, или другая приглянулась?! – О чём ты, Света, я женатый человек, отец семейства, может ты не выспалась? – Такие беспочвенные обвинения на честного и верного супруга другой женщины! – Я буду жаловаться в профком! После этого, мне стало смешно, и я прыснул в кулак. – Ладно, ладно, – улыбаясь, говорила Светка, – поймаю с поличным, сама сделаю заявление, кому надо и где надо! А я понял, что с ней надо держать ухо востро, сквозь шутку явно просвечивала угроза, бабы ни когда не прощают подобных обид!

Перед началом смены, мастер собрал всю бригаду в курилке, на пятиминутку. Объявил всем работавшим в субботу благодарность, от начальства за хороший труд, и призвал всех отнестись с ответственностью, и пониманием текущего момента, как бы ненароком, обязав всех выйти в следующую субботу. – Очень приветствуются желающие выйти ещё и в воскресение, которым в добавок ко всему, ещё и будет оплачена смена наличными, сразу после работы! Некоторые рабочие недовольно зароптали. – Что у нас капитализм возвращается? – Или война началась? – Почему такой произвол? Но основная масса «трудяг» угрюмо молчала, потому как, наученные горьким опытом, понимали, что такое случается не только на нашем заводе, а повсеместно, и план великая сила, не выполнение которого грозит начальствующим управленцам потерей премии и служебного положения. Все разошлись по рабочим местам, и всё потекло по обычному руслу, по плану. Как обычно, не принуждённо, заученными движениями, соединяя не сложные узлы в детали и сваривая их по шаблону, я думал о жизни, о Тоньке и детях, и поймал себя на мысли, всё чаще о Наташе. Скрежет отодвигаемой двери, с тыльной стороны кабины, оборвал мои думы. – Эй, стахановец, айда позобаем, – ни когда не унывающий Толя Няшин, сосед по кабине, приглашал меня покурить за компанию. Я прикурил сигарету, от не успевшей остыть проволоки, и вышел из кабинки. Там в закутке, у цепного конвейера, была самодельная скамейка, на которой мы всегда втихаря курили наскоро, что бы не бегать, теряя время, в курилку, хотя это было строго- настрого запрещено, в целях пожарной безопасности, смешно, как в анекдоте, и так курили все. Петрович смотрел на это сквозь пальцы, но старшему мастеру или начальнику цеха не попадайся, грозил штраф 30% премии. Всё у нас было ещё по старинке, и время на перекуры было не предусмотрено, как на передовых предприятиях, где были введены 10 минутные перерывы через каждый час. В стране начиналась перестройка, которую настойчиво внедрял новый лидер страны советов Михаил Горбачёв. Мы жадно затягивались и выдыхали дым, – ты скажи, Колян, как они на нас «едут», обнаглели в корень, и как не изворачивайся, в субботу придётся выходить, а я имел другие планы! Толян, весельчак и балагур, был душой бригады, и все его, не замысловатые начинания, заражали всех, но редко приводили к чему- ни будь хорошему. – Понимаешь Колян, познакомился я с одной кралей, перед новым годом, у моей бывшей подруги, разведённой, как и я, и присохли мы друг к дружке накрепко, налюбиться не можем! – Встречаться нам запросто нельзя, замужем она, мужик её тоже где то сварщиком работает, полный тюхтяй, она об его ноги вытирает, так вот договорились мы с ней встретиться у меня, теперь придётся отложить. – Колян, я ей инженером представился, и она поверила, с машиной я тогда был, волга от отца по наследству досталась, вот в ней то, у нас всё первый раз произошло! Толя слыл бабником, наверное, навёрстывал упущенное, ему не повезло с женой алкоголичкой, с которой развёлся два года назад, разменял двушку, и переехал в комнатушку на общей кухне, дочке исправно платил алименты и на этом воспитание заканчивалось. – А ты, Колян, в воскресение тоже выйдешь? – Пока не знаю. – Доживём увидим! Мы затоптали окурки и разошлись по кабинкам.

Так незаметно день за днём пролетела неделя, в пятницу в конце смены, мастер снова собрал нас в курилке. – И так, товарищи, вот у меня ведомость, на ваши бесплатные обеды, тут две графы суббота и воскресение, поставьте, пожалуйста, свои подписи напротив фамилий. – Давайте, пишите по очереди, побыстрее, мне нужно знать, сколько заказывать! Короче, была поставлена точка, для, забывчивых, хитро и просто! Я, оказался крайним, и когда бумага с ручкой дошли до меня, прежде чем поставить подпись, я мельком изучил документ. В итоге, из 17 членов бригады, двое не поставили своих подписей, трое, как самые хитрые, записались на воскресение, а на субботу и воскресение, кроме меня, записались Фёдор Кузьмич и его сын Серёжка. Последние, упорно горбатились за копейку, так как копили Серёжке на жильё.

Я же ни на что не копил, меня тяготила домашняя атмосфера и отношения с женой. Приехав домой застал всех в сборе, готовились к ужину, Тоня испекла рыбный пирог, и ждали меня, пирог, надо отдать должное хозяйке, удался на славу, и мы его быстро умяли с молоком. – А мы вот завтра с ребятами решили пригласить тебя в кино, Коля, – заискивающе говорила Тоня, я не переставал удивляться перемене её настроений. Длинно вздохнув, ответил, – уважаемые, детки и супруга, вынужден вам отказать, поскольку ни завтра и не послезавтра у меня не будет выходного! Антонина, как будь то ждала этого, и cделав рассерженное лицо, устроила сцену ревности, – как тебе доверять, пропадаешь каждый выходной, неизвестно где и с кем!? Но я видел, что это наиграно. Больше всего были расстроены сыновья, которые по детской простоте, уже уверились, что в семье снова лад и благодать. Я развёл в стороны руки и посмотрел на ребят, – пока ещё я не cделал ни чего плохого, зарабатывая деньги для семьи, – и ушёл в комнату. Пацаны вошли следом, – папка, мы тебе верим и побудем дома одни! А Антонина, уже кричала из прихожей, Андрюша, Сёмка собирайтесь быстро, поедем к бабушке, на все выходные! Они смотрели на меня, а я с жалостью думал, зачем им всё это, и с теплотой в голосе, сказал, – не переживайте, надо ехать сынки! Они уехали, и навалилась пустота, и ничего не хотелось делать, я лёг на диван и уснул, наверное, сразу, потому, что без всяких проволочек, провалился сразу в тот далёкий век!

Я, конечно, понял, что я уже там, куда, в общем то, меня всегда тянуло и манило, с непонятной тоской, но я совсем не узнавал местность. Ландшафт был совсем другой, не похожий на тот, который я видел здесь раньше. Я встал из под развесистой берёзы, под которой проснулся, и осмотрелся основательно, ни малейших признаков, знакомых с прошлого посещения! Уже полностью рассвело, я вышел на пологий пригорок, и увидел в низу реку, над которой клубился редкий туман, под берегом было, что-то вроде пристани, с десятком судов, не знаю, как их здесь зовут, ладьи или струги, но похожи очень. Другой берег был высокий с покатым склоном, и на берегу, вдоль реки раскинулось большое село, в четыре улицы и семь переулков, идти мне до него было с версту. Тайги не было вокруг, куда ни кинь взгляд, только засеянные поля, да редкие рощи, да перелески, а здесь на пригорке, и вдоль опушки рощи, наверное, было пастбище, или покосные угодья. Я оказался на просёлке, который, петляя между полями, привёл меня к реке, дорога упиралась в маленький причал, я понял, что здесь паромная переправа. Стоя на причале, я прикинул, до другого берега сто саженей, а вода пугала тёмной глубиной, переправляться вплавь, как то сразу расхотелось. От деревни к реке шёл мужик с вёслами на плече, наверное, паромщик, подумал я, когда он отвязал лодку, и, вставив вёсла в уключины, погрёб в мою сторону. Причалив лодку к причалу, сказал важно, – здрав будь, путник, – утро доброе, паромщик, – ну садись, что ли, – поплывём, чего зря лясы точить! Я сел в лодку и спросил, – а как мне, мил человек, до Ерофеевой Заимки добраться? Паромщик, а это был рослый плечистый парень, с длинными волосами и аккуратными усиками и бородкой, удивлённо оглянулся и молвил, так вот же она на берегу, и взволнованно, перестав грести, уставился на меня, – дядька Микола?! Нас сносило течением, я вглядывался в его лицо и узнавал знакомые черты, поразительно, – Митрий? – Как жив-здоров, тятька твой Ерофей и мамка Груня? – Мамка Груня, вон нас сейчас в окно видит, а тятька, царствие ему небесное, погиб геройски в битве с татарами 16 лет назад, – огорошил меня Митька! Я сидел, разинув, рот. – Ой, снесло то нас куда, сейчас на течение грести надо. – А ты то как, дядя Микола? – Мы ить тогда, тебя опять похоронили! – Как ты упал тогда, мужик этот с дубиной за мной полверсты бежал и догнал почти, да у меня ещё один пистоль был припрятан, и всадил я ему пулю прямо в рот. Митька, теперь уже Митрий, отец семейства, грёб против течения и говорил, говорил. – Купец тот слово держал, дядька Микола, он к тётке Устинье часто наведывался, привозил муку и зерно, и мы там тоже часто бывали, привозили соль и рыбу, так, что до осени запаслись мукой и зерном, и клин озимых добрый засеяли. – А купец этот на другое лето женился на Устинье, вдовый он был, и увёз её с ребятишками к себе в Травное. Но она через два года зимой простыла сильно, слегла и померла, а купец запил с горя и дело его прахом пошло! – Маманя наша, послала нас с Кешкой съездить за Юлькой и Петькой, мы привезли, и стали они нам братом и сестрой.