Татьяна Гаврилина - Последний акт «симфонии»

Но природу обмануть невозможно!

И когда бунт никоновского естества, презрев здравый смысл, суровые запреты и строгий монашеский устав, вырывался на волю, Никон проявлял недюжинный характер, изнуряя себя сверх всякой меры длительными постами и молитвами, кладя порой по тысяче, а то и более земных поклонов. Впрочем, как вспоминают его современники, ничто – ни тяжкие телесные истязания, ни испытания духа и плоти голодом, холодом и тяжелым физическим трудом не помогли Никону избавиться от охоты – «блудить баб». А потому, вынужденный до конца своих дней носить под священническими одеждами пудовые вериги и жесткую власяницу он все равно не раз оступался и, впадая в тяжкий грех прелюбодеяния, мучился запоздалым раскаянием и жаждал искупления.

Полный жизненных сил, деятельный и горячий по натуре Никон, мало отвечая облику смиренного и благочестивого пустынника, не сумел должным образом нести и подвиг монашеского уединения. Часто нарушая общее единомыслие обители, он пустыми фантазиями и непродуманными прожектерскими идеями раздражал не только своего наставника, но и всю братию. В конце концов, как это и должно было случиться, Никон довел накопившееся против него всеобщее недовольство до открытого конфликта.

Это случилось в то самое время, когда царь Михаил Федорович на радостях, что молитвами соловецкого чудотворца Елеазара у него родился долгожданный наследник – сын, названный Алексеем, пожаловал Анзерскому скиту значительную сумму денег.

Почувствовав, что отныне ему есть чем заняться, неисправимый прагматик и материалист Никон тут же предложил своему наставнику пустить царский вклад на строительство каменного собора. Но стойкий последователь «нестяжателей» – старец Елеазар, считая каменный храм непозволительной роскошью для уединенного пустынного скита, пустил все деньги на обустройство духовной жизни в обители, воспитывающей в братьях дух подлинного подвижничества.

Между святым старцем и далеким от подлинного монашеского смирения Никоном произошла серьезная ссора, завершившаяся полным разрывом их отношений. Досадуя на своего неподатливого и неуемного ученика, Елеазар Анзерский, прозревая будущее, произнес: «На великое зло Россия себе его взрастила».

Но Никон не услышал обращенных в его сторону пророческих слов. Сев в лодку, он в ту же ночь сбежал из Анзерского скита, рассчитывая обрести большее понимание и лучшую долю в ином пристанище. Но уплыть далеко Никону была не судьба! Разыгравшаяся на озере буря, швыряя маленькую лодчонку соловецкого беглеца из стороны в сторону и угрожая всякий раз ее опрокинуть и похоронить в холодных водах, к утру утихла, и Никон обнаружил, что находится в непосредственной близости от Соловков – у кромки маленького и скалистого острова в устье Онеги. Позже, будучи патриархом, Никон, придавая своему чудесному спасению некий мистический смысл, построил на этом острове Крестовоздвиженский монастырь.

А на ту пору, продолжая бегство, Никон перебрался с острова в Каргопольский край в Кожеозерскую обитель, где, спустя три года, братия, отдавая должное его талантам хозяйственника и организатора, избрала его игуменом монастыря. Отсюда в 1646 году, вскоре после смерти Михаила Федоровича, Никон впервые решился наведаться в Москву, где стараниями своего давнего знакомого Стефана Вонифатьева был представлен царю – Алексею Михайловичу. Попытка Никона оказалась удачной! Во-первых, со дня достопамятных событий 1625 года прошло два десятка лет, а во-вторых, никого из участников этих событий уже не было в живых.

***

Оправдалась надежда Никона и на то, что молодой государь ничего об отдельных интимных подробностях личной жизни своих родителей не ведает. Не был посвящен Алексей Михайлович и в печальную историю женитьбы царя Михаила на княжне Марии Долгорукой. Историю, в которой Никон – прелюбодей и искуситель сыграл не последнюю роль.

Большую пользу сослужил Никону и тот факт, что в свою бытность на Соловках, он являлся учеником преподобного Елеазара Анзерского. Имя старца Елеазара почиталось в семействе Романовых наравне с именем Николая Чудотворца. Ведь это к нему – к Елеазару обратился царь Михаил с последней надеждой обрести сына. По этой причине он и вызвал его из Соловков в Москву. И соловецкий провидец не обманул ожиданий царя – вымолил-таки у Бога для Михаила Федоровича сына и наследника. Знал о своем чудесном появлении на свет и сам царь Алексей, потому и относился к ученикам Елеазара Анзерского с особым душевным трепетом. Не стал в этом смысле исключением и Никон, который с первой встречи произвел на царя неизгладимое впечатление.

Да и как мог слабый здоровьем, мучимый подагрическими болями Алексей не восхититься богатырской статью бородатого поморца, от которого за версту веяло морем, соленым ветром и жизненной силой. Нравилось царю и то, что умел Никон просто и без затей изъясняться по любым, даже самым сложным вопросам. Одним словом, обнаружив в северном пришельце немало приятных достоинств, Алексей, как некогда его дед – патриарх Филарет оставил Никона в Москве, выхлопотав для него у патриарха Иосифа место архимандрита в придворном Новоспасском монастыре – родовой усыпальнице дома Романовых.

Дружеские отношения между царем и Никоном крепли день ото дня. Чувствуя поддержку со стороны царя и его духовника – Стефана Вонифатьева – Никон не только без особых усилий освоился в новой для себя обстановке, но и, легко сменив монашеские отрепья онежского дикаря на цивильную ризу новоявленного настоятеля обители, быстро вошел во вкус исполняемой им роли.

Внешне, и Алексей Михайлович это не однажды замечал, Никон очень походил на его прославленного деда – патриарха Филарета. Все и крепкая стать, и неотразимое мужское обаяние, и несгибаемая воля, и кипучая жажда деятельности, подстегиваемая чрезмерным честолюбием, обращали на себя внимание. А в совокупности и то, и другое и третье представляли собой те качества, которых так не доставало самому Алексею Михайловичу. И хоть в жизни царю Алексею знать своего знаменитого деда не довелось, он умер, когда царевичу едва исполнилось два года, но по рассказам близких к нему людей, он составил в своем воображении образ Филарета именно таким, каким перед ним предстал Никон. Быть может, этим по большей части надуманным сходством и можно было объяснить ту искреннюю душевную привязанность, которую молодой царь питал к своему вдвое старшему другу.

Следует заметить, что появление Никона в Москве совпало по времени с началом проповеднической деятельности кружка «ревнителей благочестия». И хоть как человек далекий от истинного монашеского смирения, проживший многие годы в безлюдной северной глуши, Никон, скорее всего, не разделял реформистского энтузиазма «ревнителей», но, руководствуясь здравым смыслом и тонко улавливая настроение царя, он не только примкнул к кружковцам, но и стал среди них неформальным лидером.