Татьяна Гаврилина - Последний акт «симфонии»

Уязвленный до глубины души сначала поучительными замечаниями гостя Москвы – Иерусалимского патриарха Паисия, а потом и назидательным посланием Константинопольского патриарха Паисия, царь Алексей Михайлович вправе был заподозрить Иосифа не только в лености, но и в том, что он, мягко говоря, не должным образом в своей области образован. Правда, обуянный гордыней самодержца и полный самых смелых и честолюбивых замыслов, не мог похвастаться своими знаниями и сам царь Алексей Михайлович. Образованный по-домашнему кое-чему и кое-как, Алексей имел представление о богословии только в объеме притч Священного писания. А это значит, что не знал русский царь такой нужной и полезной науки, как история становления и развития православия на Руси. А если бы знал, то уподобляясь Ивану Грозному, мог бы легко осадить самоуверенных греков и гордо повторить известную и уже ставшую хрестоматийной фразу:

– Греки нам не Евангелие! У нас не греческая вера, а русская!

***

И в этом смысле в словах Ивана Грозного и в самом деле присутствовало немало исторической правды!

Как известно православие пришло в языческую Киевскую Русь в Х веке от греков из Царьграда или в более современном звучании из столицы Византии – Константинополя. Обряд крещения, исполненный добровольно Великим киевским князем Владимиром и принудительно всеми жителями великокняжеской столицы, был не формальным самодеятельным мероприятием, а отвечал строгим каноническим правилам церковного Устава.

Однако на ту пору в Византии действовало сразу два Устава. На Востоке страны в ходу был Иерусалимский Устав, составленный Святым Саввой Освященным, а на Западе – Константинопольский или Студийский, который у нас и прижился.

В последствие, когда в 1453 году Константинополь был завоеван турками и центр тяжести восточного православия сместился в Иерусалим, произошло естественное замещение Константинопольского устава Иерусалимским.

Возможно, что при ином раскладе внешнеполитических событий, вытеснение одних церковных установок другими произошло бы и для Русской Православной Церкви безболезненно и органично. Но все дело заключалось в том, что, начиная с 1448 года, Русь прервала всякое сношение с Восточной Церковью!

И на то у нее были достаточно веские причины!

Ведь, как известно, именно в этом достопамятном 1448 году Восточная Православная Церковь, рассчитывая на поддержку Рима в ее борьбе с турками, подписала во Флоренции унию с Римской Католической Церковью. Расценив подобную акцию, как предательство православия, Русская Православная Церковь, заявив о своей автокефалии, приняла целый ряд решительных мер, ограждающих Русь от пагубного влияния священства, призванного к служению в Константинополе. С не меньшей подозрительностью русские относились и к другим восточным иерархам. Но, отказывая Восточной Церкви в расположении и доверии, Русская Церковь никогда более не призывала восточных священников к себе на службу, избирая главу Киевской митрополии соборно и только из числа отечественных священнослужителей.

И вот что странно, подозреваемые в уклонении от истинного православия, восточные отцы Церкви не искали себе оправдания, а покаянно признавались, что вера православная на Востоке, подверженная сильному влиянию римского католицизма и германского лютеранства, и в самом деле иссякает.

Но прошло еще сто лет!

И в 1551 году царь Иван Грозный, отмечая, не без участия митрополита Макария, бедственное и униженное состояние Церкви, созвал церковный Собор. Все рабочие постановления этого высокого собрания по существу представляли собой развернутые и исчерпывающие ответы соборного духовенства на обращенные к ним вопросы царя. Причем вопросы разного плана, связанные как с устройством быта и самоуправления Церкви, так и с искоренением языческих «богомерзких прелестей», которые «мир прельщают и от Бога отвращают».

Более того, Собор, унифицировав церковные обряды в духе «старины», одновременно установил и правила поведения для монахов и священнослужителей. Нашлось в «Стоглаве» место и для разъяснения соотношения церковного права с нормами гражданского судопроизводства, из которых вытекало, что подсудность духовных лиц находится в ведении исключительно церковного суда. Устанавливая неприкосновенность церковного имущества, «Стоглав» указывал, что, в качестве образца для начинающих иконописцев, следует использовать работы, выполненные признанным мастером иконного письма – Андреем Рублевым. Не обошел Собор вниманием и такие канонические нормы обрядового богослужения, как «единогласие», которое запрещалось менять под страхом анафемы, двуперстное крестное знамение, поклоны и многие иные своеобразные черты «церковной старины», ставшие неотъемлемой частью русского православного христианства.

Принимая во внимание большой объем разработанных собором документов, митрополит Макарий благоразумно распорядился сброшюровать их по главам, которых оказалось ровно сто. Отсюда и повелось называть Собор 1551 года Стоглавым.

Но, следует заметить, что в отличие от Ивана Грозного, который не только имел глубочайшие познания в области богословия, но и являлся своего рода проводником национальной идеи прославления и великорусского духа, царь Алексей Михайлович, воспитанный боярином Борисом Ивановичем Морозовым, был и образован поверхностно, и никакой национальной идеи в себе не нес.

Да и откуда бы в нем взялось и то, и другое, если ничего, кроме чрезмерной привязанности к иностранцам и к иностранным обычаям, Борис Иванович своему подопечному и привить то не мог! Постигая с самого раннего детства одну непреложную истину, что за границей все устроено и лучше, и правильнее, чем в дикой и отсталой Московии, Алексей невольно впитал в себя стойкое пренебрежение ко всему русскому.

А потому и ненавязчивое замечание Иерусалимского патриарха Паисия о своеобразии русского православия, не только заставило царя почувствовать себя посрамленным, но и, подхлестнув, толкнуло на исправление того, чем русский народ более всего дорожил и чего менее всего стыдился.

***

Правда, имелся у Алексея Михайловича и другой, куда более веский мотив для того, чтобы привести обрядовую сторону церковных служб в соответствие с уставом Восточной церкви. Сумел-таки лукавый Паисий Иерусалимский разбудить в душе простодушного царя ретивое, сумел усладить его слух медовыми речами о вселенской миссии самодержца Московского, призванного самим Провидением объединить все православные народы и встать на защиту родительской Византийской церкви от мусульманского нашествия.

Встретив в русском царе правителя неопытного, неискушенного в искусстве коварства и интриг, податливого на лесть и похвалу, тонкий политик, дипломат и царедворец – Паисий не преминул пустить в ход все таланты сразу. Делая упор на то, что освобождение Цареградского престола от турок – дело святое, правое и богоугодное, он убедил русского царя в том, что только ему по силам совершить этот вселенский подвиг. Более того, увлекая по-ребячески восторженного Алексея все дальше и дальше в мир романтических грез, Паисий, теряя последнее чувство меры, уверил его в том, что, отвоевав у неверных обетованную землю, русский царь в праве будет унаследовать и престол византийских императоров Палеологов.