Татьяна Гаврилина - Последний акт «симфонии»

Выслушав заключительную речь Иосифа до конца, всегда спокойный и выдержанный Стефан изменил себе и полный негодования обозвал присутствующих на Соборе священников «волками» и «губителями» истинной Церкви Христовой. Выходка Стефана, принятая патриархом Иосифом на свой счет, оскорбила его до такой степени, что он поспешил подать государю челобитную с требованием немедленно созвать новый Собор для суда над Вонифатьевым.

Однако царь, проигнорировав обращение патриарха, не только не дал челобитной дальнейшего хода, но и не утвердил те постановления Собора, которые провозглашали «многогласие» пригодным для ведения церковной службы. Впрочем, не признавая решения Собора в той или иной части, царь Алексей Михайлович и отменить их не мог – не было у него на то никакого законного права.

Одним словом, ситуация на дискуссионном поле между двумя противниками сложилась патовая! Всем стало ясно, что религиозная полемика о «голосах», приобретшая особую остроту и расколовшая духовную братию на два непримиримых лагеря, не может быть успешно завершена без привлечения третьих лиц, каковыми для русского священства являлись иерархи Вселенской Православной церкви! Вот и предложил царь Алексей Михайлович патриарху Иосифу обратиться за разъяснениями по наболевшему вопросу к Константинопольскому владыке.

На первый взгляд, обращение русского настоятеля церкви к вселенскому патриарху вполне отвечало духу времени, тем более, что Иосиф в своих публичных выступлениях нередко замечал, что «до ныне и у греков, и у нас на Руси согласуется правое исповедание» и что «до днесь он с четырьмя вселенскими патриархами о православии ссылается», но, с другой стороны, Иосиф отлично понимал насколько умален и подорван турками авторитет Восточной церкви для того, чтобы на него можно было безоговорочно полагаться. С крайней неохотой, но Иосиф вынужден был подчиниться требованию царя, для чего и отправил в Константинополь грамоту с просьбой дать разъяснения по целому ряду вопросов, среди которых фигурировал и вопрос о «единогласии». Но, не желая предстать перед вселенскими патриархами необразованным дикарем, Иосиф изложил его не как основной, а как проходящий, упоминаемый наравне с такими вопросами, как: «могут ли священники жениться на вдовах или вступать во второй брак». Впрочем, никакой необходимости искать посредничества материнской церкви в русских делах, у Москвы не было!

***

Следует заметить, что Иосиф в среде духовенства являлся представителем старой гвардии и его явная нерадивость, и некая душевная косность, имеющая место в характере и тоне письма, не оставляют сомнений в том, что патриарх был более осведомлен о правовой природе «многогласия», чем хотел казаться на самом деле. Рожденный в царствование Ивана Грозного и начавший карьеру священнослужителя во времена царя Федора и его шурина – Бориса Годунова, патриарх просто не мог ни знать о том, что «единогласие» было исконной и единственной формой религиозных богослужений на Руси. А потому и ответ Константинопольского патриарха Паисия о том, что «Великая церковь Христова – есть начало иным церквям, и „единогласие“ не только подобает, но и непременно должно быть!», не застал его врасплох. Знал он и без Константинопольского патриарха – чему подобает быть в царстве Московском, а чему нет! Отказываясь от разного рода реформ в своем ведомстве, в том числе и от «единогласия», Иосиф, прежде всего, стремился к сохранению в государстве гражданского мира.

Ведомо ему было – последнему патриарху старозаветной эпохи и о том, что еще в 1551 году Иван Грозный при активном содействии патриарха Макария провозгласил на Стоглавом соборе «единогласие» одним из основных догматов Русской Церкви! Но, принимая во внимание то обстоятельство, что за тяжкие годы междуцарствия, смуты и польской оккупации религиозному сознанию народа был нанесен колоссальный вред и что только тяготы и опасности тех лет принудили архиереев, во имя сохранения самой веры, прибегнуть к лукавству и сократить часы службы за счет исполнения ее одновременно в несколько голосов, он не торопился в сложившейся практике менять что-либо коренным образом. Опасаясь того, что грубые, директивные методы отмены «многогласия» оттолкнут верующих от Церкви, патриарх Иосиф проявлял в этом вопросе такую умеренность и осторожность, что ни о каких переменах в обрядовом богослужении и слышать не хотел. Вот и получалось, что в преобладающем большинстве храмов, следуя порочной практике, службу исполняли сразу 5—6, а то и 7 священников к ряду, читая из молитвослова каждый свой отрывок. Понятно, что ни о какой культуре и стройности священнодействия в подобной обстановке и думать не приходилось, зато формально служба протекала быстро, ловко и ненатужно для прихожан.

Но сколько бы патриарх Иосиф не выдерживал оборону, ограждая Церковь от грядущих потрясений, а бесконечно долго столь бедственное состояние церковного церемониала сохраняться не могло! И в конце концов под давлением заинтересованных лиц, имеющих на руках четкие разъяснения Константинопольского патриарха, Иосиф вынужден был признать, что «многогласие» не только противно церковному Уставу, но и, как временная мера, подлежало немедленному упразднению.

Правда, сделал он это признание весьма своеобразно и не в 1649 году, как следовало бы, а двумя годами позже, когда дискуссия о необходимости культурного перерождения Церкви, поднятая «ревнителями благочестия», перекочевала из нравственной сферы в политическую, выбрав в качестве основного вектора действия – переход на Иерусалимский Устав.

Понимая, насколько трагичными по своим последствиям могут оказаться для Русской Церкви поверхностно мотивированные доводы царя о необходимости соответствия русской обрядовой службы греческой, Иосиф поспешил исправить ситуацию на церковном Соборе в 1651 году, отменяя решение Собора 1649 года о правомерности «многогласия», провозгласил «единогласие» основным догматом Русской Церкви. При этом, придавая своему выступлению ярко выраженную национальную окраску, Иосиф аргументировал необходимость принятия подобного решения не указаниями из Константинополя, а соответствующими статьями Стоглавого собора 1551 года.

Однако, по большому счету, новое заявление патриарха уже ничего не значило и не могло воспрепятствовать тому стихийному процессу реформирования, который набирал силу. Заняв пассивную позицию стороннего наблюдателя, патриарх Иосиф добился того, что судьба Русской Православной Церкви вершилась не в недрах самой Церкви и не в рамках действующих церковно-нормативных актов, а вне ее и с оглядкой на Восточную Церковь.