Александр Галыга - Предзимние росы

При первой встрече он рычал сурово:
– Не трону я, и ты меня не трогай…
Но не послушал ты и ищешь снова
в тайге зимою раннею берлогу.

С тех пор, кто знает, может и случайно
в тайге окрестной вывелся медведь,
мигрировала белка в Забайкалье
и дичи меньше стало. Правда, ведь?

А помнишь, как в былые времена,
в седле сидел подобно Дон Кихоту,
слегка не доставая стремена,
когда впервые ехал на охоту.

И пусть большая утекла вода
с тех пор и сделано так много.
Но новая в твоей душе мечта,
а где мечта, там новая дорога.

Ты от мечты к мечте идешь упорно
не ведая усталости в труде,
и зажигаешь смело и задорно
огнем своей души сердца людей.

Я живу спокойно. И лениво
воет ветер за моим окном.
И стоит забытый, сиротливо
над обрывом старенький наш дом.

Только это кажется так людям,
что упёрся он глазами в лес.
В окна створниц праздников и буден
не видать давным-давно чудес.

Нет! Из сенцев из моих, так просто!…
С яра видно множество чудес:
плавает в реке огромный остров
и на нем растет еловый лес.

На полянах лук, чеснок и щавель,
и сарана, и кипрей цветёт.
На мысу коряг и брёвен заваль,
и сквозь них вода кипит, идет,

и шумит, и ухает, и стонет.
Отдалённый водопадный звук
создает такой уют и тонет
в гомоне обыденном. То стук

вёсел и гагары в днище лодок,
лай собак, то птицы гоготьё.
Звонкий смех и пение молодок
вечером полощущих бельё.

И моя река, – моя отрада!
Перелески там на берегу
за рекою и тебе так рад я.
Как я быстро под гору бегу!

И ещё быстрей, нет-нет, не сдуру,
снова в гору взять и припустить.
Просто уходящую натуру
мне не в силах больше упустить.

Красный яр рубиновою булкой
будет этот остров обагрять.
И осой назойливою гулко
где-то вдалеке гармонь гулять.

О моя родимая сторонка!
Гонят пастухи стада в село.
И ругает паренька чалдонка
на пароме весело и зло,

О моя Ока! Ананьев остров,
мой Уян, Алкушка и Курья!
Здесь дышать мне и легко и просто.
Только здесь так долго счастлив я.

Я уйду не простившись, уеду
в эти сладкие сердцу места,
где мальцом просыпаюсь до света,
где роса упадает с куста,
у раскидистой старой берёзы, —
не шуметь ей уже на юру…
Обмелели знакомые плесы,
лишь трава шелестит на ветру.
Моя милая, малая родина,
этот богом заброшенный край!
Столько лет! Но всё та же смородина
обнимает всё тот же сарай…
Выйдет там, за селом, огородами,
мое детство в шальном далеке,
между новым и старыми бродами,
где закат утопает в реке.
Он по прежнему сочен и ярок
в редких соснах на том берегу.
Скрипа вёсел и песен доярок,
наполнявших уютом реку,
не услышать уже. Только воды,
одиноко журча на бегу,
увлекают снося мои годы,
как осенние листья в реку.

Я помню как пахнет талинника куст,
как каплет, мутнея, березовый сок
и запах полыни, и щавеля вкус
я в отзвуках дальнего детства сберёг.
А ты, ощущаешь как дышит трава,
тонка и прозрачна небес акварель,
как преет, слоясь подо мхами листва
под звон тишины?
Неожиданно трель
расколет распадок, уйдет рикошетом,
и предощущение красоты
возникнет
и трудно сдержаться при этом
чтоб не закричать, не запеть…
Впрочем, ты
наверное любишь свой город не меньше
с его суетою и праздной тоской?…
Но только на фоне любой деревеньки
беззвучно тускнеет пейзаж городской.
Не архитектоника звука и света,
там лепет черемух, вселенские сны
и лёгкая грусть уходящего лета,
и клёкот прощальный: до скорой весны!
Уже в октябре остывают поля
и ёжится пашня под первой порошей,
задиристо-весел морозец хороший,
и неповторима родная земля.
Мечтаю дощатым пройти тротуаром,
себя ощутить человеком сполна
и снова увидеть: над старым амбаром
большая, как в детстве восходит луна.

Клёкот ворона. Давняя,
издалека печаль…
Тихо скрипнуло ставнями,
раскрутилась спираль
лет и звуков забытых…
Хорошо в городах:
нет ни окон забитых,
ни кладби́ща в крестах.
И пастух не разбудит,
не расколет бичом
сон
и звонкой не будет
синева над ключом.
День уютной ложбиной
не сойдёт за мысок,
не споёт петушиный
с хрипотцой голосок.
На окраине лета
не вопьётся в глаза
лунным оттиском света
колея колеса.

Через годы, в наследство,
далека и близка,
мне осталась от детства
по деревне тоска…

Я город мой люблю и воспеваю.
за свежесть рос, за утренний туман,
сосновый бор в котором утопает
по гулким голубеющим утрам.

За яркую расцветку редколесья
по осени над милою Окой.
За русскую задористую песню
по вечерам, морозною зимой.

И землякам своим я благодарен
за то, что здесь, в моем родном краю
красавец-город выстроен, подарен,
и навсегда вошёл в судьбу мою!

Пожелтели поля. Потускнели заметно закаты
и поплыли туманы на покосах у самой земли,
и на дальних болотах, за рекою, как в детстве когда-то
слышно мне, как кричат долго, долго в ночи журавли.

Что они говорят там, бедовые, снова друг другу,
собирая в дорогу своих дорогих журавлят…
Дети, дети! Они, – тоже чувствуют нашу разлуку…
Из родительских гнезд скоро выпорхнут и улетят.

Улетят по делам, по началу совсем ненадолго.
И всё реже и реже, возвращаться к нам будут потом…
И быть может забудут, что речечка наша не Волга,
что без них опустел и стареет родительский дом.

Тихо выйду во двор. Так же тихо открою ворота
и пойду через мост, через поле в тумане один.
Попрощаюсь и я с журавлями на дальних болотах,
как тогда от родителей, в тайне, сюда приходил.

А когда я вернусь и ты спросишь, ну что же я маюсь,
не сознаюсь, что сердце ночами всё чаще болит…
И скажу тебе тихо: «Родная, я всё понимаю…
Просто плакали долго опять за рекой журавли».