Аркадий Макаров - По деревне ходит тега… Повести и рассказы

Когда несчастных людей вели на расстрел, к красноармейцам цристал-да-пристал один дед глуховатый. Был такой в Бондарях, безродный дед Пимен, почему-то в списках он не обозначен. Списки делали в шестидесятых годах полулегально, по памяти, потому и выпал дед.

Так вот, новая власть могла и благодушно пошутить. Дед всё спрашивал: «Куда-то, сынки, людей ведёте?» – «В баню, дед, в баню!» – «Ой, хорошо-то как! И я попарюсь, небось, слава Богу! Вшей пощёлкаю!» – «Пошли, дед, за компанию! Намучился, поди, по свету шастать?» Воткнули пулю и ему. Дед стоял, понимающе улыбался: – «Во, шутники, прости Господи!..»

Расстреливали у северной стены храма, чуть левее колоннады. Дело привычное. Уронили всех сразу. Только иерей Колычев Александр, крутясь на одном боку, всё норовил вытащить из груди раскалённую занозу. Один из стрелявших по доброте своей сжалился над ним. Подойдя поближе, он резким движением с оттяжкой опустил кованный железом приклад винтовки ему на голову. «Хрустнула, как черепушка!» – вспоминая, говорил дядя Серёжа.

Убитые долго ещё остывали на свежем, только что выпавшем снежке. Оставили так, для острастки – попужать. Потом, сняв с них кое-какую одежонку, – небось, пригодиться, – сволокли в дощатый сарай пожарной команды, и они лежали там ещё долго за ненадобностью. А куда спешить? Дело сделано. Морозец на дворе – не протухнут. Да и застращать надо…

Хоронить на кладбище по христианскому обычаю родственникам не разрешили. Свезли их на подводе за кладбище, как навоз, какой! Вырыли одну общую яму (большевики всегда имели слабость к общаку), покидали их окоченевших, полунагих, как, попадя, засыпали стылой землицей, докурили самокрутки, поплевали под ноги и пошли думать свои государственные думы.

Вот тогда-то и поверили бондарцы, что новая власть пришла всерьёз и надолго. И затужили. Куда подевались смешки и подначки? Враз скушными стали. По всему было видно, что власть пришлась не ко двору. Отношение бондарских мужиков к ней, этой власти, было глумливо-ироническое. Уже в моё время, я помню, как отец в трудные минуты, вздыхая, приговаривал: «Эх, хороша советская власть, да уж больно долго она тянется». Или взять слово «колхоз», давно уже ставшее синонимом бесхозности и разгильдяйства. А чего стоят одни анекдоты! Ну, никакого почтенья к Великой Революции и вождям пролетариата!

…А Петька Махан всё-таки не натрепался – и фабрику взорвали, и пол-Бондарей извели.

3

Резко вскрикнув, как от боли, какая-то птица вернула меня к действительности. Над густыми тополями собирались тучи. Надо было идти в село. У меня там остались в живых двое дядьёв по материнской линии – дядя Серёжа и дядя Коля. Два ствола одного дерева, от корней которых пошёл и мой стебель.

Обычного застолья не получилось. Дядя Серёжа недомогал, как-никак – возраст к девяносто приближается, а дяди Коли дома не оказалось. Надо было бы посидеть, выпить, погоревать, поохать – вспомнить некогда многочисленную родню, плясунов и певунов. Хорошие певуны были! Но что поделать? На этот раз песни не получилось. Не получилось песни…

Ветер сухой и жесткий, как жухлая картофельная ботва, хлестанул меня по лицу так, что пришлось нырять в воротник широкой и просторной куртки спортивного покроя из расхожего плащевого материала с оторочкой искусственным мехом по воротнику.

Погода – хуже некуда! Мне на минуту показалось, что я иду по облачной серой мгле осеннего, простуженного неба, а опрокинутое над головой начерно распаханное поле хлещет размокшими стеблями, и я, путаясь в них, пробираюсь ощупью на дорогу.

Первоснежье.

По белесому пространству, сбоку от меня чернела, извиваясь, проталина реки захиревшей от недавней распашки пойменных зон, отчего берега заилились, позаросли черт те знает чем, даже не ивняком, а сорными кленовыми уродцами, которых и деревьями-то назвать нельзя.

Но об этом у автора будет время для размышлений назавтра, а сегодня, он целеустремленно, отмахиваясь от льдистого назойливого, всепроникающего ветра, ускорял и, ускоряя шаги, догоняя впереди идущего человека.

Вообще-то, я спешил навстречу лукаво подмигивающим огням, рассыпанным в беспорядке по черному пространству горизонта, в надежде найти кого-нибудь из механизаторов, случайно сохранившихся в разоренной деревне: кто поумнее – подались на заработки в столичный град Москву, а кто попроще да подурнее, в такую темень и непогодь, наверное, уже и лыка не вяжут. А, что делать, когда делать нечего?

Что меня ждет там, за огнями, я, на самом деле, еще не знал. Я просто видел впереди себя рой огненных жужжалец да движущуюся согнутую фигуру. Фигура тоже боролась с ветром, а со стороны можно было подумать, что человек волочит за собой на лямке, по кочковатой грунтовке, груженые санки.

А человека того звали Семеном, и был он рыбозаводчик арендующий несколько прудов у дистрофированного колхоза в лице достаточно уверенного в себе председателя, по виду которого не сразу скажешь, что его хозяйство разорено и обветшало.

Дом колхозника, ввиду отсутствия топлива, был необитаем, поэтому, рыбозаводчик Семен, когда наезжал сюда по делам, жил на хозяйской квартире у одинокой женщины, не так, чтобы молодой, но вовсе и не старой, еще не успевшей устать от жизненных удовольствий.

Хозяйке квартиры было поболее тридцати пяти лет, но поменее сорока, хотя на вид она была – еще ничего себе деваха: нерожалая, да, по всему видать, в уходе и справности себя всегда содержала. Из всей косметики она только и знала протертую клубнику в сметане.

Недолгий срок сезона свежей клубники, Катерине, хозяйке этой, вполне хватало до следующего лета. Ночные умащивания питали и очищали кожу так, что Катерина превращалась в Катеньку – груди и тело белого налива, а на щеках свежесть зорек, утренней и вечерней, и обе – к хорошей погоде. Зубки – рафинад рафинадом, где она их только такие выращивала? Наверное, сладким не баловалась.

Впервые, увидев Катерину, автор сам чуть не поплатился принципами, воспитанными правильной женой. Но, это было потом, когда я близко познакомился с рыбозаводчиком, и тоже стал вхож в дом Катерины…

Хорошо иметь богатого друга, когда эта дружба не обременительная. Но такое в жизни встречается редко, особенно в наше время первобытного накопительства. Но случается!

Ведь сидел же я, полчаса назад, в ласково урчащем автомобиле, и волны теплого воздуха овевали моё благодушное, после хорошего ужина, не без выпивки, конечно, лицо. А там, за ветровым стеклом, предзимняя непогодь и вечная борьба природных сил. Одним словом – диалектический материализм!

Автор, вроде, тоже не лыком шит, изучал когда-то марксистскую философию. Ему хорошо было сидеть, поглядывая в окно на косые плети снежного ливня в черном пространстве ночи.