Ольга Крупнова - Ветер.mail.ru

Написала и ужаснулась – что это я, Саня, мать семейства, пишу про себя такое?

Страшновато, как тогда, на горе со сломанной ногой. Ведь тогда не боль была тошнее всего, и не страх описаться, хотя было и это, а вот это ожидание «торнадо на горизонте», чего-то, что сейчас будет происходить, уже происходит помимо твоей воли, и засосёт туда и тебя, и весь твой мир с аккуратными бороздками. И когда Сашка пришёл и спас меня, и нёс до такси, а в больнице держал, как маленькую девочку, за руку… он дал однажды и всегда даёт мне то, что противостоит торнадо, что держит наш маленький мир, что не даёт возможности мне… ну да, видимо, так… надеть чёрную повязку и взять в руки катану. Видимо, так.

Я путаюсь. Прости мою противоречивую болтовню, не знаю, что вдруг так потянуло с тобой откровенничать и нужна ли тебе моя откровенность. Но буду рада получить ответ.

P. S. Актинии-то хоть не сдохли от голода?

15.12.2012 Настя

Привет, Сань.

Извини, что не сразу отвечаю. У нас тут дедлайны предновогодние, пару дней еле ноги домой притаскивала. Сил едва хватало чаю выпить да душ принять. А еще про подарки думать надо, и весельчак наш Мовсесян достает всех с карнавальными костюмами. Желает, чтобы на корпоративе мы были персонажами разных художников. Честное слово, если так будет продолжаться, я смогу Любительницу абсента изображать пикассовскую – и грима не потребуется. Бутылку только купить подходящей формы. Мовсесян уже всем уши прожужжал с этими костюмами, а дирекция еще даже сроков корпоратива не назначила. Обещают озвучить после 21 числа. Заварохина моя ржет, говорит, что Скольский деньги заранее выделять не хочет, на всякий случай, – вдруг конец света все же состоится. Скольский – это наш директор по хозяйственной части. Большого ума человек-и-стенолом.

Ты считай, это мой ответ на твой вопрос про соотношение между вдохновением и чувством голода. Мое вдохновение, Сань, на настоящий момент моей жизни вполне сносно оплачивается, такие дела. Я работаю иллюстратором в издательстве «Пальмира», рисую понемножку на потребу нашей великой литературы. А то, о чем ты пишешь, быть вольным художником, – понимаешь, времени у меня на это нет. Как-то так сложилось. Когда я писала диплом – на биофаке еще, я тогда просто-напросто сломалась. Изнутри. На написании литобзора. Перечитала кучу статей на английском, потом на русском, потом мой научный руководитель велел поднять еще и пару немецких, и я мучила переводом этих статей одну мою знакомую, а себя тиранила выкраиванием денег ей за перевод. Это же был конец девяностых, помнишь? В науке денег не было вообще. И стипендии у нас были – одни слезы. Я месяцами мечтала о «сникерсе», но потратиться на него… не могла. И тут эти переводы. Знакомая мне их принесла, я прочитала и поняла, что ничего нового в них нет, совсем. Просто описан повтор предыдущих опытов, ну, уточнили генетическую корреляцию, ну, подтвердили расщепление. И получалось, что эти переводы мне только для пары лишних строчек в разделе «Литература». А я ради них сидела без сапог. Сань, я тогда ночь прорыдала. А кроме денег… весь литобзор, понимаешь – это было такое переливание из пустого в порожнее. Нет, я в любой момент готова признать, что я не права, что наука мне просто неинтересна, что идти вперед м-а-а-а-а-аленькими шажочками на поприще научных изысканий я не умею и не хочу. Короче, Сань, я ушла из универа, так и не защитившись. И пару месяцев промыкалась как раз вольным художником. Плела феньки с подругой, бисерные и кожаные, – продавали их в переходе. Для серьезного творчества денег не было, что ты. На хорошие краски, на бумагу, на кисти. Потом подруге предложили порисовать для книжки. Она взялась. Потом ей стало скучно, она предложила закончить мне. Потом она вообще куда-то свалила с приятелем, а я понесла наши рисунки в издательство, ни на что особо не надеясь. Просто жалко было оставить валяться в ящике уже оконченную работу. А в издательстве мне предложили договор. Ну, конец девяностых, вчерашняя студентка с биофака, Сань, ты ж понимаешь, с чего было отказываться? Всё вокруг таким ненадежным выглядело, феньки эти – какой от них доход? Кожу по помойкам искали. Бисер почти весь кончился, из старых запасов. Сестра из Шушар картошки присылала – я себе на день по шесть картофелин откладывала: две на утро, две на обед, две на вечер. Это если мелкие картофелины, а если крупные, то по одной. А тут – работа, зарплата, и дело любимое – рисовать. Пусть не для себя, не свои творческие идеи реализовывать, но какое это тогда имело значение. Мне вообще поначалу казалось, что я в сказку попала. Художественного образования – ноль целых две десятых, если считать кружок лепки и керамики в детстве, а работаю иллюстратором. Квартиру отремонтировала, одеваться начала, как мне нравится, на море съездила. Потом, правда, был момент, когда подустала, хотелось своего чего-то, самореализации, что ли. Но тут Заварохина позвала к себе в отдел, а с ней весело оказалось, работа поинтереснее и творческого простора в разы больше. Только времени на самостоятельное творчество как не было, так и нет. Хотя теперь-то уже много чего можно было себе позволить – средств хватает хоть на акварель, хоть на акрил, хоть на масло. Такова вся наша жизнь, Сань, – не находишь? Если на что-то хорошее есть деньги, то нет времени, а если есть время, денег уже точно нет.

А на самом деле работа моя все равно творческая, зря я сетую. Хорошие иллюстрации к хорошим книжкам – это ли не творчество? Да, выставок у меня нет, пригласить тебя некуда. Даже сайта своего нет – рисунков-то на хорошее портфолио уже давно набралось, но сайт сделать – опять нужно время. А я даже к нашей встрече в кафе не успела ничего приготовить, хоть и собиралась. Принесла немного картинок в папочке, народ разглядывал – хвалили. Приятно было.

Мы, кстати, посидели очень славно. Нешумно, как и хотелось. Я тебе фотографии к письму прикрепила, специально никого не подписывала, узнаешь, кто есть кто? Ну, это так, шутки ради, если не хочешь – не угадывай, конечно. Знаешь, что самое смешное, в науке из наших бывших одногруппников никто не работает. Никто. Смирнов только в околобиологическом менеджменте, микроскопы продает – представитель японской фирмы. Еле-еле время для нас нашел. Марина в «Мегафоне», Катя в «Билайне», Олеся на психолога переучилась, Лизка в Штатах – я уже писала, так вот, она там преподает русский в частном детском саду, чего только на свете не бывает. Павел Дудицкий – фитнес-тренер. Йог. Ну, хоть тоже что-то околобиологическое. А Мишка, Мишка продает машины и поет песни.

Эти, блин, его песни…

Знаешь, мы ведь еще раз собраться успели за это время. Только я тебе не писала. Мишка пригласил. У него был маленький концерт. В маленьком кафе «Вертоград». Это недалеко от Лавры. Мы и пошли-то туда втроем – я, Олеся и Пашка, остальные не захотели. И так нам вдруг оказалось там… волшебно?.. ну, не ребенок я уже для таких определений. Как-то слишком полно, больше, чем можно ждать… или взять?.. От самой Лавры началось. Мы заблудились в Песках, бродили снежными заневскими улицами, поздно вечером, в темноте. Снег парил под фонарями. Дышалось снегом. Олеська шла, вся такая – снегурочка. Пашка с дочкой шел, кружил ее вокруг себя, чтоб она не ныла. От его второй жены дочка – маленькая еще. А снег тоже шел, и город в нем исчезал, застывал, прохожих совсем не стало… витрины на боковых улочках, как свернешь со Староневского, небольшие, огоньки в них глубоко, мерцает там в лавках не то новогодняя мишура, не то настоящее серебро. Мне в какой-то момент показалось, что в воздухе колокольчики звенят, а это Олеська запела – тоненьким ледяным голосом, от холода и потому что ей тоже было странно. Пашка ей шарф отдал, а мне – варежки, сам бегал вокруг нас и кричал дочке: «Смотри, вон белая птица летит! Прячься! Прячься! Она тебя схватит!» Мы с Олеськой варежки надели она правую, а я левую. А вторую руку к Олеське в карман засунули, так и шли – держались за руки у нее в кармане. И белая птица над нами летела, в летящем снегу.