Ольга Крупнова - Ветер.mail.ru

А потом вдруг нашлось кафе. Совершенно внезапно. Мы бы мимо прошли, но кто-то открыл эту полуподвальную дверь, и золотой свет выплеснулся, повеяло едой, теплом, пивом. Мишка закричал, чтоб мы заходили. Нам столик дали отдельный, хотя народу было полно. Мишка побежал скорее петь, он тоже опоздал, как и мы. А мы сели, шарфы размотали, взяли себе пива и слушали…

Ничего из нашего прошлого в этих песнях не звучало, Сань. Пока я их слушала, так четко стало понятно, что мы уже другие, и мир, где мы живем, – другой. Словно на прошлой встрече и на этой сошлись совсем разные люди. Знаешь, странное скажу, я в этом кафе вдруг перестала чувствовать в себе ребенка. И мне кажется – навсегда. Если ты понимаешь, о чем я. Такая безнадежная взрослость. За подвальными окнами кафешки снег летел косыми росчерками, за снегом караулила белая Пашкина птица, схватила меня маленькую и унесла с собой. Перепутала с Пашкиной дочкой.

Я с того концерта так и хожу пришибленная. И охмелевшая одновременно. Слушать Мишку почему-то было ужасно больно. Я даже думала – это потому, что он мне когда-то нравился, но не то. Что-то из-за песен его, из-за концерта. Они такие смешные, маленькие, а он поет всерьез. И счастлив. Видно, что счастлив. А я что, несчастна, что ли? Не понимаю… Но все это было так хорошо, что кроме счастья ничем не могло и быть. Или я уже настолько зашорилась у себя на работе, что не помню, как это – быть счастливой?

Сань, это ничего, что ты свои полоски на песке бережешь. И убить за них готова. Ну, в символическом контексте, конечно. Хотя ты так мощно написала, можно подумать, и впрямь с ножиком наготове ходишь. Шучу. Я ведь про белую птицу тоже в символическом. Какая птица, нафиг, взрослую – да и не взрослую – тетку вверх поднимет? И ничего противоречивого. Вот есть твой мир, и ты его бережешь. От торнадо, которое тоже – ты. Потому что иногда мы сами свой мир так изнутри разносим – вдребезги. Стоит только на концерт сходить к однокурснику. И вот уже надо пить пустырник, чтоб не рыдать ночами по той холодной однушке, где я когда-то с Таткой резала кожу, стучала зубами, слушала Deep Purple и, кажется, считала себя счастливой. Одновременно до прозрачности понимая, что обратно в однушку эту – ни ногой, никогда!

А вообще, это ж просто сон. И ни одна актиния при его съемках не пострадала.

Тебе фотографии понравились?

Саня, слушай. У меня просьба к тебе. Правда, ты там и так уже отдельный ящик завела, но кто его знает, что дальше придумаешь. Может, не надо всю нашу переписку мужу показывать? Все же личная почта, она и есть личная… хотя… Хотя, собственно, чего я. Мне скрывать нечего. Пусть читает, если у вас так заведено в семье. Просто неожиданно как-то. Ты ему скажи, если он хочет мне что-то написать, пусть сам пишет, зачем через тебя-то? Прямее будет, не? Я с ним не против парой слов перекинуться, это даже и лучше. Я люблю, когда мужья моих замужних подруг со мной общаются. Когда с мужем подруги контакта нет, неприятное ощущение возникает, будто в чужую семью разлад вносишь, жену отвлекаешь от очага и все прочее. А я ж ничего такого не хочу, я женщина добрая, мне скандалы в чужих семьях ни разу не сдались.

Как там твоя нога поживает? Не болит уже? Ты ее береги, и себя тоже.

Целую-обнимаю.

Настя

С уважением

Anastassija Lutikova

18.12.2012 Саня

День начинался, как всегда, с прощального поцелуя мужа, который Саня чувствовала сквозь глубокий сон, поэтому ответила лениво, едва шевельнув губами. Теперь надо бы проводить Вовку в школу, но Саня за время безвылазного сидения дома так разленилась, что через дремотную вату в ушах просто слушала, как сын бродит по коридору («не может не стучать пятками об пол!»), сыплет мюсли себе в тарелку, грохочет посудой в раковине. Вот наконец возня в прихожей, звук застегиваемых молний, бряканье пряжек, поворот ключа в замке. Приучился не будить маму, молодец. Саня нежилась в постели – вытянулась, улеглась обратно. Немного щипало в затекшей руке и в завернутом во сне ухе. И нога побаливала, хотя уже не сильно. Через неделю гипс снимут, и пора будет сменить надоевшие громоздкие костыли на палочку. Можно сказать, само изящество – эта палочка, стоящая в прихожей, из дерева грязноватого цвета, с коричневой рукояткой и черным резиновым копытцем наконечника. Свободу передвижения с палочкой способен понять только тот, кто три недели ковылял по дому на костылях, не имея возможности выйти на улицу.

И все-таки нужно подняться. Саня перевалилась на бок, описав загипсованной ногой полукруг, подвинула к себе костыли и подтянулась, держась за перекладины. Непросто было научиться, но она освоила это движение и вставала теперь достаточно бодро.

День обещал быть хорошим, на кухне уютные солнечные зайчики колыхались по стене, отражаясь от чая в стакане. Намазав бутерброд плавленым сыром, Саня думала, чем бы общественно-полезным ей сегодня заняться. Вязать надоело, и глаза начинали болеть с непривычки – она давно забросила это свое студенческое увлечение, и теперь вязала Саше шарф, скорее чтобы скоротать время, поскольку большой радости вязание ей не приносило. Суп был сварен еще вчера, мясо по-французски упаковано порционно по лоточкам, добротное такое мясо, слоями с луком и грибами. Странным образом ее травма принесла в их без того неспешный тихий быт еще больше умиротворения. Так приятно было вечером, когда все собирались дома, обсудить меню на ближайшие дни, отрядить мальчиков в супермаркет за продуктами. Саня знала, где что можно купить со скидками, и охотно делилась опытом с мужем. Мальчики возвращались веселые, с объемистыми пакетами еды, с обязательным фруктовым желе для Сани – «доктор велел тебе есть побольше всего, в чем есть желатин!». Кстати, о желатине – заливное из судака, в которое Саня вчера художественно раскладывала жемчужные на срезе ломти рыбы, веселые морковные кружочки, аккуратные половинки перепелиных яиц, потом заливала сверху золотистым крепким наваром; это заливное теперь стоит в холодильнике, ждет часа, когда ее мальчики придут домой – кто с работы, кто из школы. Получалось, что все дела она переделала вчера, а сегодня можно отдохнуть, хотя и так нынешняя жизнь – сплошной отдых. Даже на работу хочется выйти, честное слово. Так что – заняться давно отложенными делами? Или написать, наконец, письмо Насте? По правде говоря, делать это с планшета было не так удобно, как с домашнего компа, но она не хотела расстраивать Сашку. Ведь обещала ему, что никакой переписки со странной, как снег на голову свалившейся Настей с ее подозрительно свободной профессией и каверзными вопросами больше не будет, а сейчас и сама уже задумывалась над тем, чтобы и в самом деле свернуть переписку. Прохладным ветерком отдавались в Саниной душе Настины письма, вспоминались какие-то подробности и мелочи далекой, еще незамужней жизни, и Саня сомневалась, что хочет продолжения воспоминаний. Ностальгия не была приятной, скорее, щемящей и недосказанной.