Ян Шайн - Срок годности

Под новой пьесой мыслю полифоническое полотно, на котором слово присутствует равноправной краской. Новая пьеса берет в драматургический тигель шумы, звуки, движение. Экономно расходует слово. Новая запись пьесы в строгом смысле передает замысел автора. Она не тождественна режиссерской экспликации спектакля.

Новая драматургическая запись освобождает режиссера от неизбежного соавторства с драматургом и отпускает его творческие силы вольно пастись для «понимания образов в их взаимосвязи» . Того, на что новая драматургическая запись претендовать не в праве. Там, где она заканчивается, начинается режиссерская экспликация. Из материала режиссерской экспликации происходит развитие сценографической идеи, подчерпнутой художником из новой драматургической записи. То же касается художника по свету, костюму, композитора.

Автор пьесы «Анна Каренина», поставленной два десятка лет тому назад в Париже, выделил в отдельный сценический эпизод толстовское описание.

«Приближение поезда все более и более обозначалось движением приготовлений на станции, беганьем артельщиков, появлением жандармов и служащих и подъездом встречающих. Сквозь морозный пар виднелись рабочие в полушубках, в мягких валеных сапогах, переходившие через рельсы загибающихся путей. Слышался свист паровика на дальних рельсах и передвижение чего-то тяжелого».

Вознесенный до метафизической высоты эпизод вобрал в себя силу предвестия. Драматургу важно наличие на сцене « все более и более обозначалось движением приготовлений» в ожидании «свиста и передвижения чего-то тяжелого» . Как это будет «обозначаться» и «передвигаться» дело режиссера, сценографа, художника по свету.

Новая драматургическая запись не должна пугать авторов спектакля своей подробностью и мнимым пограничьем с режиссерской экспликацией. У них одна цель, но разные задачи.

С поклоном и выражением симпатии.

Подношу лист на подпись. Вкладываю в руку вечное перо. Виконт ставит закорючку. В ночное дежурство заступает Порция. При виде сестры старик напевает:

Порцию не сравнить с Сесилией, или островитянкой Жасмин. Она хороша собой, следит за маникюром, кожей лица. Носит куцее нижнее белье. Плохо разбирается в служебных обязанностях. Живет с укладчиком асфальта из Коста-Рики. Выслушав причитания Порции о гражданском муже, старик повторяет:

В лучшие свои минуты он немножко хуже, чем человек,

а в худшие – немного лучше, чем животное. [7] Там же

Порция подмывает моего клиента. Он держит глаза закрытыми. Сестра надевает медицинские перчатки. Зачерпывает из банки крем. Греет его в резиновых ладонях. Осторожно втирает в мошонку. По всему видно, она старается. Старик умеет быть благодарным.

– Годами родители перетекают в своих детей. Дети перетекают в своих родителей десятилетиями. Хотелось бы думать что «человек без сомнения может посадить саженец, вырастить дерево, улучшить его с помощью прививки и подстригать его сотнями способов; но никогда не вообразит себе, что обладает властью создать дерево». [8] Жозеф де Местр «Рассуждения о Франции» Надежда на здравомыслие перешибает всякую глупость и невежество. Азарт человека побороться с собственным примитивным устройством необъятен.

Иуда был немым, отчего воспитал в себе внутренний голос небывалой силы. Он мог убедить исполнить свою волю. На базаре, в крыле, где шла торговля острыми приправами, Иуда ждал, когда пробьет его час.

В соседней палате проснулась Сара Залязник. Она кричит. Порция подхватывается ее успокоить. Сара ругается на трех языках: английском, идиш, русском. Она считает Порцию девкой.

Старик зевает. Угасающим сопрано ворчит:

Отделение, в котором досматривают старика, находится на последнем, восьмом этаже. Оно предназначено для людей старше шестидесяти лет. На первом этаже родильное отделение. Выход за пределы госпиталя через зеленую кнопку. На улице духота. В Сиднее декабрь, лето. Курю на автобусной остановке. Напротив входа в госпиталь. Пепел сбрасываю в урну. Ночь.

К приемному покою подъезжает карета скорой помощи. Из машины выходит апостол Павел. Таким он изображен на мозаичном портрете в капелле Палатина. Ему помогают девушки-фельдшерицы. Руки апостола перебинтованы.

В семь утра подъем. Переодевать в чистое белье верховного заказчика приходят Сесилия и Роберт. Женщина из Перу, Роберт из Индии. Старик нахваливает свою память:

– Подумать только «Ницше писал Дейсену, что он хотел бы быть прав не для сегодняшнего и завтрашнего дня, а для тысячелетий. Но тысячелетия мало отличаются от сегодняшнего и завтрашнего дня. Нужно быть правым для вечности». [10] Николай Бердяев «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого» Отдохните от чепухи, подумайте о бессмертии, право, оно стоит того. Жду вас через сутки.

На его груди задралась рубашка, заголила белую кожу без морщин и старческих складок.

– Присядьте на кушетку, мне удобней смотреть на собеседника свысока. В вашем резюме ничего не сказано о семье. Чрезвычайная важность в этом не содержится, но все же, принято знать…

Бросьте скучать, мне совершенно безразлично, кто вас вынашивал и, полагаю, лет шестнадцать содержал. Я противник родовых связей, считаю семью могилой. Ха-ха-ха! Уверен, на этой почве сложится наша симпатия. Вы ведь беглый от семьи. Угощайтесь имбирным печеньем.

Спустя сутки я возвращаюсь в госпиталь. Принимаю душ в общей кабине. Завтракаю. Старик не переносит омлет.

– Будем говорить о привязанностях, иллюзии бессмертия.

Жизнь человека череда накоплений, в основном неудачных, порочные из общего числа составляют не меньше половины. Вспоминать их – тоска по молодым годам, синониму мнимого бессмертия. Другое дело привязанности. Живые твари не в счет.

Утыканная персональным экслибрисом библиотека к раздражению потомков. Им надобно владеть собранием, а не наследовать. Как устроить книгохранилище для бессмертия? Назвать собственным именем. Спустя годы имя на слуху сотрется, вывернется под удобство наблудившего языка, будет означать подобное номеру. «Сын мой, эту сокровищницу человеческой мысли собирали пять поколений нашего рода». Не годится.