Елена Крюкова - Побег

– Я…

– И вы, может, и вы еще увидите. Но и для ат-пора врагу, для новой вай-ны у нас людей хватит. Людские стада! У них должен быть ха-роший пастух. У нас в Грузии так гаварят: плох тот ха-зяин, што нэ может бэзжаластно зарэзать барана. Я са-бираюсь стричь, а патом и рэзать наших баранов! Это един-ственный выход для нас всэх!

– Для кого?

– Для нынешней власти, я же вам тал-кую!

– Я понял.

– Харашо, што поняли! Лучше поздно, чем ни-кагда!

– Да. Понял. Я разделяю… вашу позицию. Люди устроены так, что… одни… должны относиться к другим, как к ско… ту. Иначе скотина восстанет и за… за… бо-да-ет хозяина. Затопчет его копытами. Да, верно, резать! И стричь. Резать! И стричь! И… богатеть. И процветать!

– Ну наканец-то! Ат-лично! Я всэгда знал, што мы найдем взаима-панимание! Вы – вождь, вы далжны дать рас-паряжения!

– Какие?

– Если у меня на руках будет пална-ценный да-кумент аб аб-разавании лагерей работы и смэрти, и мы запустим машину бэс-платного труда и бэз-наказанного уничта-жения, тогда я па-жму вам руку! Мы вмэсте начнем это вэликое дело.

– А вы не боитесь, что вас накажут?

– Кто? Люди? Я людей нэ боюсь уже дав-но.

– Не люди, нет! Время!

– А, эта древняя пошлая истина, што врэмя всо рас-ставит на сваи мэста? Дурацкая истина! И нэ истина вовсе, а сама-успакаение пака-лений! Каждое пакаление думает, што а-но – пуп зэмли. Да што там, каждый чила-вечишка так о си-бе думает!

– И вы тоже?

– И я! Што грэха таить! И я! А разве вы нэ…

– Я – нет!

– Пазвольте вам нэ па-верить! Вы ха-тите сказать, што вы делали рэ-валюцию – за просто так?

– А… за что, позвольте спросить, я ее делал? За… кусок пирога?

– И стакан малака, ха, ха, ха! Я нэ аб этам. Я а другом! Ведь вы же ха-тели взять власть? Вы, вот только вы?

– Не вы, а мы!

– Ну чорт с вами, мы! Но мы ее – взяли?

– Взяли!

– И вы встали ва главе тех, кто за-хватил власть? Стали – главным? Ну разве нэт?!

– Да!

– Ага! Все верно! Вы ведь этаво хатели?

– Да! Что вы хотите от… меня?

– Штобы вы при-знались мне. Как свя-щеннику, чорт побери! Бывшему, ха, ха.

– В чем?

– В том, што вы рвались к власти!

– Я? Я… рвался к власти?! Но не я же! Мы все! Пролетариат!

– Эта вы-та – пра-ле-тариат? Вы, русский два-рянин?

– Откуда вы знаете, что я дворянин?

– Мне ваша Ма-няша па секрету ска-зала.

– Я Маняше уши надеру! Это мой… мой отец… был дворянином! А я…

– А вы, ха-тите сказать, пра-летариат? Дудки, Владимир Ильич, дарагой мой! Вы – влас-тэлин этой страны! Диктатор! Разве нэ вашей рукой была уста-новлена в Рас-сии диктатура пра-ле-тариата? Вашей? Сагласны! Вашей! А кто такой пра-летариат для диктатора? Кто? Ну, кто? Кто?

Ленин шарил зрачками по одеялу, по простыне, по подушкам, словно в подушках ползла гадюка.

– Кто…

– Нэ притва-ряйтесь, што вы нэ знаете, кто такой на самом деле для нас пра-летариат! Для нас, взявших власть! Это – зэмля! Навоз! Мы ходим па зэмле, топчем ее, па-пираем ее нагами! А-на пад нагами у нас, пад нагами! Хатим – взрыхлим ее, хатим – взорвем! Хатим – сажжем! И вы, вы это па-нимаете, нэ ка-кетничайте. Сделайте вывод. А-дин только, но пра-вильный вывод. Почва, гумус, дэрьмо – то, што пад нагами. Это то, што жило кагда-то. Вчера. А-но уничта-жается и пере-гнивает. И становится плада-родным. Это дэрьмо, слышите, становится плада-родным! На мэртвечине, харашо сгнившей, вырастают ма-гучие пла-ды! На сга-ревшем, сгнившем мусоре пра-растает, растет новае врэмя! Вы поняли?!

– Да.

– Так вот! – Сталин возвысил голос. – Напишите новый декрет! Мы далжны ваз-вести уничта-жение в сис-тему! Любой хаос спасает только сис-тема, вы аб этом знаете лучше меня. Нам нужна сис-тема распла-нированной массовой смэрти.

– Да. Смерти. Смерть. Смерть! – Ленин все повторял и повторял мокрыми губами это темное слово. – Смерть! Смерть! Сме…

– Это толька в цэрквях в Пасху па-ют: смэртию смэрть па-прав, и сущим ва грабех живот дара-вав! А што, может, это и вэрно пад-мечено! Рас-стреляли – сталкнули в яму – сдох, сгнил – черви сже-вали – на черноземе кала-сится пшеница – вот он, новый хлеб новых врэмен! Кругаварот, ха, ха, ва-ды в природе! Вам памочь сделать этот новый да-кумент? Я – памагу! Я уже давно ево в гала-ве слажил! – Сталин шумно, всхлипом, подобрал обильные, как у всех курильщиков, слюни. – Этот декрет даст тал-чок…

– Развяжет вам руки, хотите вы сказать!

– Вам? Нам! Нам, хачу я сказать! Всэм! И вам тоже! Вы же еще нэ умерли!

Ленин побледнел. Молодая секретарша нагнулась к пишущей машинке и быстро, мгновенно вытерла пальцем пот на виске. Продолжила печатать, быстро и жестко, жестоко выстукивая, выбивая из клавиш страшные смыслы.

– Не умер.

Подобие улыбки мазнуло мышиным хвостом по бледным губам под рыже-седыми усами вождя.

– И я нэ умер. Я жив, как ни-кагда.

– И вы уже… чувствуете себя во… во… ждем? Да?

Сталин не ожидал этого вопроса.

Вопрос жег, прожигал воздух, поджигал его пролетарской папиросой.

Иосиф снова вынул трубку из кармана. Философски смотрел на нее, молчал.

Руки секретарши зависли над клавишами «Ундервуда».

– Я вам пэрвый задал ва-прос. Вы сможете сами са-ставить и пра-диктовать да-кумент? Бэз каторого нэмыслима, слышите, нэ-мыс-лима наша па-следующая жизнь? Целого века жизнь, вы слышите это?!

Сталин не хотел, но все-таки сорвался на крик. Слишком длинным и напряженным выходил разговор. Не хватало еще, чтобы вождя посреди такой беседы хватил кондрашка. Ему нужна эта бумага. Позарез нужна! Одно дело – это он сам, товарищ Сталин, ее сочиняет и пускает в дело. Тут будут голоса против, тут схватятся личности, группировки, амбиции. Другое дело – бумага, для вечности оставленная самим Лениным. С ней уже не повздоришь; ее не изорвешь, не кинешь в печь на растопку. Это будет уже историческая бумага. А впрочем…

– А впрочем, я и бэз вас абайдусь. – Иосиф бросал эти слова с виду весело, но они лязгали кочергой о печную заслонку, жестоко и издевательски. – Давайте па-херим эту за-думку. Я и бэз вас атлично справлюсь.

– Вы…

– Да, я! Имэнно я!

Сталин заговорил сначала медленно, ронял слова, думал над ними, потом все быстрее и быстрее, и щеки секретарши заливала краска, она не узнавала голоса своего мужа, она думала, это говорит Ленин, и она удивлялась этой быстрой и напористой речи, изумлялась без меры, она впервые за все время пребывания в усадьбе слышала, что вождь так быстро и бойко говорит, она еле успевала печатать, и ее разум опаздывал, он не успевал, отказывался с ходу осознавать, что к чему, зачем здесь, сейчас, в ее присутствии, проговаривает знаменитый на весь мир язык такое страшное, невозможное, что впору заорать и выбежать вон. Но она не выбегала. Она печатала.

Она не слышала грузинского акцента.