Елена Крюкова - Побег

Ее губы шепотом, повторяя, кричали тяжело падающие в светлый мир шары чужих чугунных слов.

– Слушайте вни-мательно. Нэ пере-бивайте. Я буду уничта-жать население Савецкаво Са-юза. Для ево же пользы. Я буду убивать ево плана-мерно. Так, как горец плана-мерно рэжет скот в сваем стаде, штобы да-быть мясо для семьи или пра-дать ево на рынке. Я буду выжимать из людей всэ соки, па-том ат-правлять их в ямы. В лагерях, выстра-енных в тайге или в тундре, людей можно будет бра-сать бэз па-гребения, просто атвазить падальше ат лагеря и сгружать на зэмлю. Пища для звэрей и птиц! Разве звэрям и птицам нэ надо питаться? На мэсто мильёнов мертвых будут вставать мильёны живых. Я арганизую машину арэстов. Людей будут уничта-жать всэми известными нам спо-сабами. Рас-стреливать. Сжигать. Аб-ливать вадой на марозе! Но главный наш палач – усталость и го-лад. Дистра-фия! Знаете такое выра-жение: мрут как мухи! Я ускорю смэну пака-лений. Я врэмя ускорю, слышите! И мэня никто нэ пере-плюнет. Никто! Никто нэ павтарит мэня. Даже если за-хочит! Может, и найдется в будущем такой ге-рой, – он фыркнул и обнажил желтые зубы, – ге-рой, што ваз-намерится мэня са-безьянничать. Нэ выйдет! А вы… Слушайте! Я па-ставлю смэрть на па-ток. И люди пере-станут ее ба-яться. Вы думаете, в будущем нэ будет войн? Еще какие будут! Но враг пай-дет на нас извне. А тут я, я сам буду уничта-жать людей! Внутри! Слышите! Внутри! Слышите! Внутри! Это нэабха-димо. Это важно! Нэ ваз-ражайте. Па-пробуйте што-нибудь на это ваз-разить! Вы нэ па-нимаете, што будет, если пустить народы на сама-тек! Они рас-текутся па зэмле, затопят ее. И пад-нимутся, как вал-на, как цунами! А-пять кра-вавая вал-на?! Только теперь для таво, штобы смэсти нашу власть?! Ну уж нэт! Я нэ паз-волю людям это сделать! Это магли сделать толька мы! С ца-ризмом! Но с нами этаво нэ сде-лает никто! Никто и ни-кагда! А мы будем действовать имэнно так, как я сказал! Так што, ха, ха, вы нам а-собо и нэ нужны!

Иосиф замолк. Машинка тарахтела. Потом оборвала треск. В комнате все гуще пахло духами «Красный мак».

Он все рассчитал точно. Ленин белел постепенно и беспощадно. Побелели уши. Побелели щеки и нос. Кровь убегала с лица вождя, усы его подергивались, он желал что-то сказать и не мог. Опять не мог.

И наконец сказал.

– Я тоже. Да. Я тоже.

Сталин помолчал.

И не выдержал.

– Што – тоже? Што?

– Думаю так же, как вы. Так же.

– А я разве это ат-рицаю! – Сталин воздел руки, трубка качалась перед глазами Ильича. – Я же так и га-варю! Што вы всо пэрвый при-думали! Я просто развил и у-крепил вашу мысль! Вы же гэний! Гэний! А я, – он помолчал и насмешливо выдохнул, – ваш ученик.

Крупская сидела столь тихо, будто ее здесь, в спальне, и не было вовсе.

Затаилась, как мышь.

Иосиф льстил, насмешничал, ерничал, и в то же время говорил серьезно, над его словами невозможно было хохотать, – скорее плакать.

Ленин дышал, как при газовой атаке.

Было такое чувство, что он ползет по кровати, как по земляному грязному окопу, и ему надо встать в окопе во весь рост, а он не может.

– А партия? Что скажет пар… пар… тия, если я…

– Если вы вручите мне та-кой да-кумент? Партия, ка-нечно, нэ вся сахар. Более таво! Я да-пускаю, што этот да-кумент выза-вет яростные споры! На то и люди, штобы са-бираться в кучи и спорить. Структура власти така-ва, што а-на нэ может бэз стычек! Внутри любой ие-рархии ани есть! Вы сами, вы… Нэ вы ли пре-красно, убедительно у-мели, с трибуны, разгра-мить вашего пра-тивника? Любого, замэчу! Для вас ни-кагда нэ играли ни-какой роли ни абра-завание аппанента, ни ево знамэ-нитость, ни ево а-ратарская ада-ренность! Вы любого можи-те прижать к ногтю, Владимир Ильич!

Сталин смотрел победительно.

Ленин читал в его глазах: «А вот меня не можешь, не можешь».

Секретарша послушно и деловито печатала.

Она старательно допечатывала последнюю фразу Иосифа: «…можете прижать к ногтю, Владимир Ильич», – и задумалась, что ставить в конце предложения: восклицательный знак или точку, – и потом прекратила думать, поставила точку и закрыла глаза.

Она закрыла глаза, пальцы стучали сами, она могла печатать и с закрытыми глазами, если бы клавиатуру машинки закрыли бы газовым шарфом, она нажимала бы на точные клавиши и сквозь шарф, вслепую, – и что с ней сталось, она не поняла, только все в комнате вдруг стало красным, как на закате. «Все только начинается, а я про закат!» – подумала она о стране и о себе: о стране восторженно, о себе зло и презрительно, – и тут вдруг до нее дошло: она увидела везде кровь, и потрясенно, чуя под лопатками пот, а под веками кипение слез, обвинила себя самое в сумасшествии. «Раскрой глаза, дура, раскрой!» – молча приказывала она себе, пальцы стучали, а веки все никак не подымались. Наконец она сделала страшное усилие над собой и открыла глаза. Иосиф сидел с трубкой в углу рта и цедил слова, не вынимая из зубов трубки. Ленин откинулся в подушках. Его громадный белый, будто гипсовый, лоб пошел морщинами, бугрился и мерцал. Крупская, вжав голову в плечи, смотрела и слушала и ничего не понимала. Она видела – Ильич вспотел, и надо вытереть лоб сухим полотенцем, а потом приложить к нему влажную салфетку.

Они еще говорили, все так же медленно, примерно с час. Потом Крупская, из кресла, стала делать Сталину знаки: все, хватит, вождь устал! Сталин вынул из зубов трубку и держал ее в сложенных черпаком ладонях. Ленин смотрел на трубку, как на мертвого зверька. Они оба молчали.

Потом Иосиф встал и вышел. Не прощаясь.

И молодая Надя открыла слепые глаза, ее руки сами слетели с клавиш, ей показалось, что на столе стоит бутылка водки, и ей стало плохо, она ткнула рукой вперед, и пальцы провалились в пустоту, она вздрогнула и крепко зажмурилась, и глаза ее еще увидели край френча Иосифа, когда он выходил в дверь и зло закрывал за собой белые створки.

Крупская говорит с молодой Надей на повышенных тонах. – Крупская просит больного Ленина набраться мужества и продиктовать ей завещание. – Молодая Надя чувствует себя рабой, а она хочет свободы. – Ленин, Крупская, молодая Надя и седая Марья Ильинишна Ульянова устраивают пикник и пируют на лужайке. – Все они круглыми глазами глядят на Иосифа Сталина, он приближается к ним. – Сталин и его молодая жена гордо удаляются от пирующих в лес для минутной любви.

Крупская вздохнула так шумно, будто работал насос или ветер гудел в трубе.

Она поманила молодую пальцем. Молодая, с трудом поднимаясь, отрываясь от столика и от «Ундервуда», будто они были намазаны медом, а она прилипла к ним, встала и подошла к креслу. Крупская с сожалением разглядывала ягодные пятна на грубой чистой холстине.

– Да, выбросить, все выбросить, нипочем не отстирается, – сокрушенно выдохнула она. – Надя, какой у них разговор вышел! Вы поняли, что происходит? Нет, вы поняли, поняли?