Виктор Самуйлов - Нет предела

– Язык придерживай при подчиненных.

– А то, он дурак.

Да что с тобой, салагой говорить. С чего начнем? Кто на кухне? Я, наверное. А вы формой займитесь. Через полчаса, Генка, исколов пальцы иголкой, взвыл.

– Где этот чертов военком? На кухню смылся.

– Ну, что кричишь! Давай сюда. Погоны не можешь пришить. Что значит, не кадровик.

– Ага, не кадровик, – Генка облегченно перевел дух. – Ну, как там закусь?

За стол Олег офицеров пригласил уже в форме. Примерил фуражку, пару раз крутанулся: кругом, направо, налево.

– Как и не снимал, – удивился военком.

– А что ему сделается, сам же говоришь – кадровик, – хмыкнул Генка.

Андрей Яковлевич открыл холодильник, достал бутылку водки.

– Хватит коньяк жрать, – разлил сорокоградусную по стаканам. – Больше ничего не нашел, рюмок, фужеров нет, – встал, расправил плечи, подобрал животик, – ну, давай, капитан Максимов, не посрами Отечество! Друзей не забывай! Подвинул Олегу огромную мясистую помидору, – Бычье сердце, – люблю целые, с грядки, угощайся! – Окинул внимательным, прищуренным взглядом комнату, застолье, посмотрел на Олега, – Хоромы, скажем так, не богаты, не богаты. Но глаз нужен. Кто присматривать будет?

Болотков наполнил стаканы.

– Кто присматривать будет?

– Есть тут одна, – нашелся Олег.

– Надежный человек?

– Да что ты прицепился! – не выдержал Генка. – Все мы сделали. Живым выйдет из этого дерьма, сам тут жить будет. Нет – сыну распорядился.

Андрей Яковлевич взял стакан.

– Гена, ты ведь, действительно, молодой. Из-за этой площади такой может сыр-бор разогреться, что и костей не соберешь. Ну, а если все по уму сделали, то и слава богу.

Болотков открыл холодильник, достал еще бутылку.

– Ну что, теперь за пап, за мам?

Олег помалкивал, закусывал ветчиной, сыром. Он проголодался, дело уже к вечеру, а кроме стакана вина с утра во рту ничего не было.

– Ты ешь, ешь, – напутствовал его полковник. – Смотри, как живые, – он ножом с хрустом развалил надвое трепещущую, исходящую розовым прозрачным соком, помидору.

Генка протянул к мясистой красной половине руку, неожиданно отдернул ее:

– Да оно бьется!

– Ну, все, готов ЭНША.

Андрей Яковлевич макнул дольку в солонку, отхватил кус: по жирному подбородку заструился сок, закапал на скатерть, оставляя почему-то ярко-красные, расползающиеся пятна. Испуганно уставился на них, тряхнул головой, растеряно глянул на Сарина, потом на Болоткова, потрогал пальцем, лизнул. Опять растеряно посмотрел на офицеров.

– Язык прикусил от жадности, – засмеялся Генка, – Смотри! С лица сходит, сейчас блевать помчится.

И действительно, военком, зажав рот ладонью, ринулся в ванную.

– Зачем ты его так?

– А… пошел он! Крыса! Ты был на кладбище?

– Конечно.

– Вот, вот, у него спроси. На аркане не затащишь. Он – «не переносит» – зло передразнил Генка. Взял половину похожего на сердце помидора, аккуратно посыпал солью, откусил, потом еще, еще.

– Вот и все. Прекрасная овощь, чем и знаменит наш город. Налегай, там таких нет. Вспоминать будешь – слюной изойдешь.

Появился Андрей Яковлевич, смущенно покряхтывая, подсел к столу. Долил в стаканы водки.

– С детства кровь не переношу.

Генка что-то хотел сказать, потом махнул рукой.

– По последней! Завтра с утра заскочу за тобой. Борт транзитом до Ташкента будет, может, на нем получится.

Вышли из подъезда. Вечерний воздух посвежел, загустел запахами. С Волги потянуло пахучей сыростью. Болотков раздул ноздри, развернул грудь.

– Как вода-то пахнет. Вроде гнильца, вроде прелость, а вроде огурцами свежими.

– Травой скошенной, сеном степным, – вставил военком.

– Морем: йодом, солью, рыбой, – добавил Сарин.

За домом зашумела машина, вывернулся из-за угла Газик. Андрей Яковлевич приобнял Олега.

– Ну, капитан, ни пуха, ни пера. Завтра без меня. Чем мог, тем помог!

Болотков сплюнул три раза:

– Там я пакетик положил, в сумку твою курсантскую, отдашь, если спросят меня. – И на вопрошающий взгляд Олега, небрежно бросил:

– Ничего криминального. Деньги там. Знакомый попросил передать с оказией. Долг, какой-то. Не афишируй особенно, – махнул рукой, – до завтра.

Олег постоял, не спеша побрел по тропке, среди сосенок, в сторону автобусной остановки. Мучительно хотелось увидеть сына, прижать, приласкать, почувствовать родное, доверчивое тепло под рукой. Посмотрел на себя в оконное стекло магазина: фуражку забыл. Остановил такси: «Подбросишь до окраины?» – «Садись, командир!»

Таксист попробовал разговорить Олега, но, встретив короткие односложные ответы, замолчал.

– Тут сверни, – Сарин показал на проулок. – Потихоньку рули, у второй улицы остановишься.

Этот город любил природу: хоть центр, хоть окраина – зеленые аллеи. Тещин – второй дом. У двора асфальт, в этот год, наверное, положили? На лавочке, в тени тополей сидит сама; старшая дочь, Ольга, стоит напротив. Сын с велосипедом ковыряется, прислонив его к дереву. Сарин отпрянул от окна, шофер молчал. Олег гонял желваки, вминая в себя желание рвануться из машины, упасть перед ними на колени, крикнуть: «Люблю я вас, простите; может, никогда уж не увидимся, не держите зла, обиды на меня!»

Ольга что-то сказала сыну. Тот, беспомощно запнувшись, сделал несколько шагов к машине.

– Поехали!

Когда выезжали на трассу, Сарин оглянулся: три одинокие фигуры застыли у кустов сирени: «Вот и проводили». Шофер покосился на Олега.

– Твои?

– Да… мои…

– Куда теперь?

– Назад, домой.

– Уезжаешь куда?

– Уезжаю.

– В Афган, наверное?

– Может быть…

– Чего ж не вышел, а как не увидишь больше?

– Испугался.

– В таких делах страх побоку, семья не шутка. Вот у меня, например, – досказать не успел, подъехали к остановке.

– Извини, сколько с меня? Домой пойду.

– Подожди, командир, не надо денег, на минутку задержу, – шофер, может немного старше Олега, достал из бардачка бутылку водки, – Желаю тебе, капитан, вернуться живым и здоровым, к семье вернуться. Счастья желаю от всей души. Он выпил, налил Сарину.

– Спасибо за добрые слова, за пожелания, и тебе всех благ.

Долго стоял на остановке, провожая и встречая автобусы. Стоял, ждал, может приедут. Нет!!! Никого нет. Побрел домой.

Вынул из вещевого мешка полевую курсантскую сумку, взял в руки пакет. «О-го-го! Рублями насовали. На паперти стоял?» – опустил сверток в среднее отделение, с одной стороны положил томик стихов Блока, с другой пару общих тетрадей с конвертами. Кому писать? Сверху положил бритвенные принадлежности, тюбик зубной пасты, крем, одеколон… «Вот так-то лучше будет». Вышел на балкон.