Игорь Сагарадзе - Партия в шестиугольные шахматы

– Ах, вот как оно у вас получается. Цинично.

– А как еще в двадцать первом веке о волшебстве можно разговаривать? Ощущение чудес давно промотано, на серебристые седаны пущено.

На листе бумаги проявилось несчастное лицо Панегирика.

– Теперь я понимаю, почему я такой недоделанный получился.

– Понимаешь, Панегирик? Вот и молодец. Получались бы такие, как ты, доделанными да молодцами хоть куда, человечество давно достигло бы своей мечты об абсолютном слуге. А после этого оно окончательно улеглось бы на обобщенный диван и уснуло. Поэтому ты, Панегирик, расти теперь и развивайся сам. А помощь твоя понадобится.

Буковки дрогнули, изображение Горыныча поколебалось, но устояло.

– Еще вопрос, наш уважаемый слуга, будет ли в тексте кошка? Искусственные котята-сфинксы не в счет.

– Новое дело. Как же кошка с Бонифацием уживется?

– Запросто. Не будет же Бонифаций бегать за ней со страницы на страницу.

– Появится кошка, потребуется канарейка?

– Нет, только не канарейка. Лучше щегол.

– Ладно, господа, мы уже пошли не туда. По существу сказанного будем считать, что мы прояснили позиции.

– Кх-м…

– Что, Панегирик?

– Мне пока ничего не ясно…

***

…С глубоким вздохом Виталий разгрузил свой ранец, и ежедневник опять, как специально, напомнил ему о себе, оказавшись поверх стопки учебников и тетрадей. Издав утробное рычание, Виталий распахнул синюю книжицу и остолбенел. На первой странице красовались стихи, продекламированные Горынычем в гараже:

Стихи были написаны очень красиво, каллиграфическим почерком. Виталий машинально перелистнул страницу ежедневника и уткнулся взглядом в следующий лист. Ну вот, опять Горыныч и его проделки. Лист вызывающе дразнил тремя размашисто и не очень аккуратно написанными строками. Виталий судорожно проморгался, но строки не исчезли:

«На – поле – он

С – нег

Кол – лекция»

«Вот это Горыныч! Ай да Горыныч! Ничего же этого в школе не было». Тем не менее строки были. И не исчезали. Виталий несколько раз провел по ним указательным пальцем, но все осталось по-прежнему. Три слова, одно из которых имя собственное, разбиты на части, и каждая часть тоже слово. Какая-то дурацкая игра. «Похоже на тест по определению IQ, – улыбнулся Виталий, – найдите лишнее слово. На – поле – он, – это понятно. «Он на поле». Кол – лекция – лекция, а за нее «кол». Ха, лучше «двойка». С – нег? «Нега, нега, нега – такое слово есть, а вот множественное число, да еще родительный падеж? Где-то это есть. Ага, у Пушкина». «Неги» были в каком-то стихотворении, но на книжных полках в двух шкафах Виталий отыскал только «Евгения Онегина». «По-моему, и здесь это должно быть». Следуя своей оставшейся с раннего детства привычке, Виталий заглянул сразу в конец маленького томика «Классиков и современников». На 248-ой странице, в самом низу: «Итак, я жил тогда в Одессе…»

Какая еще Одесса? А где Онегин, Ленский, Татьяна? Виталий перевернул несколько страниц:

Виталий радостно хрюкнул и захлопнул книжку. Хотел было поставить на место, но уж больно понравились жирные и живые затворницы. Снова открыл, пролистал пожелтевшие сверху от солнца страницы:

Вот те на! Вроде бы все не так было. Ленский с Онегиным стрелялись. А еще… А еще здесь, по-моему, статуя ходила. А впрочем, кто его знает. Виталий снова захлопнул книжку и вернул ее на полку.

«Раз – дался

Качнул – ась», – отозвался ежедневник на шелест переворачиваемых страниц.

***

А наутро весь снег растаял. Чернота двора, смешанная с мертвой желтизной снова обнажилась и стала еще непригляднее, чем до вчерашнего дня. Грязь тяжело оттаяла и снова захватила землю в липкий и отвратительный полон. Столбик термометра поднялся до двух градусов красного цвета, и свежесть спряталась до лучших времен где-то там, на севере, в центре Ледовитого океана, на макушке планеты. А скорее всего, растворилась в воздухе почти бесследно, не найти ее теперь, пока снова на голые ветки инеем не осядет, холодный ветер не оседлает. Не то что идти по улице, глядеть на нее сегодня не хочется.

Виталий флегматично брел по двору, опустив голову и плавно жестикулируя руками. Сегодня три урока, а потом весь класс идет в музей. Весь класс идет, а Виталий нет. Есть дела и поважнее. Книжица горынычева надежно спрятана дома. Мало ли чего! Чудесное утро, конечно, не может закончиться плохо, а вот сегодняшнее – запросто. Бр-р. Так что, после школы – сразу домой. Собраться духом и провести научный эксперимент.

Но как отказать себе в удовольствии поразмышлять обо всем заранее. «Что же мы имеем, – смакуя, подытоживал Виталий, сидя на химии, – первая запись (стихи про Афонюшку) появилась не тогда, когда ее Горыныч декламировал, потому что книжицу он мне дал пустую. И в школе ничего не было. Запись появилась позже. Когда, неизвестно, я ее увидел уже дома. Точно так же, как и первые слова вразбивку. С этими словами не все ясно, ведь в школе я страниц не переворачивал. Но у гаража ничего не было, это точно. А сегодня утром – еще два слова, причем из Пушкина. Из того места, которое я читал вечером. Как там? «Где устрицы? Пришли! Вот радость… Летит обжорливая младость… Глотать их жирных и живых… Слегка обрызнутых лимоном…» Потом про хижину. И про Онегина с ножом. Не так уж и много слов, которые можно разбить на два-три слога, чтоб они тоже были словами. Да и то, что удалось разделить в тех отрывках – не ахти! «Дался», «раз.» Дурацкая «ась» вдобавок… Это называется, вопрос глухой старухи… И зачем нужны такие разделения. Что мне Горыныч хочет впарить? Это ведь не тест… Разделил – собрал. То одни слова, то другие… Вон, как реакция Белоусова-Жаботинского, то синий цвет, то красный в колбе с мешалкой. То синий, то красный. Химические часы, как никак. А может быть, часы? В них дело. Но при чем здесь часы? Качнулась… Раздался… Качнулся маятник. Раздался бой курантов… Вон как хорошо получилось. Раз – и на поле он . Ась?.. Вот тебе и «ась.» Раз – и за лекцию кол… Жирный кол в журнал. Раз – и выпал снег. Выпал, а потом растаял. Чепуха какая-то. А про куранты хорошо получилось:

Качнулся маятник. Раздался бой курантов

Две стрелки ввысь направили концы