Елена Авинова - Пашня. Альманах. Выпуск 2. Том 2

Станислав отрешенно смотрел в окно. На площади бесновалось чудовище. Нечто среднее между спрутом, запустившим щупальца в переулки Старого города, и вовсе уж невообразимой тварью, состоящей сплошь из нервно кишащих насекомых. Не будь Голем разбит, он убежал бы вон из Праги. Что он против такого ужаса?

Станислав принялся обреченно заматывать шарф, не отрывая близорукого взгляда от копошения внизу. С четвертого этажа открывался отличный вид на место впадения нескольких улиц в Староместскую площадь. За спиной раздался негромкий звук – это в комнату зашла мама Янека, чтобы отдать деньги за урок. Пришлось отвлечься от окна и обмениваться с ней ничего не значащими фразами. Спустившись по лестнице, Станислав на мгновение замер перед дверью подъезда, стараясь отсрочить встречу с монстром и немного унять весь день не отпускавшую его тревогу.

Вблизи, однако, морок рассеялся, явив вместо спрута людское море, совсем не страшное. Многочисленные глаза чудища оказались яркими палатками рождественской ярмарки. К ним стремились, разветвляясь и сходясь снова, едва приметные потоки туристов. Пожалуй, это могло сойти за морские течения – или за импульсы, бегущие по пучку нервов.

Не существующие при взгляде сверху, безликие на расстоянии, вблизи капельки рождественского моря обретали лица. Выходцы из всех стран азартно толкались вокруг палаток с сосисками, глинтвейном и прочими вкусностями. Рослые веселые британцы в стеганых, будто надутых, куртках, непривычно расслабленные русские с ароматными стаканчиками, смуглые южане, кутающиеся в отороченные мехом капюшоны, – все они создавали ощущение уютного Вавилончика, уже многоязыкого, но еще единого.

Ближе к палаткам ароматы специй, вина, карамели и жирных сосисок становились почти осязаемыми. Через них приходилось продираться, как через людей с их рюкзаками, сумками и подарочными пакетами. Поодаль от сердца ярмарки запахи отступали на второй план. Мелодии из окрестных кафе, вплетаясь в общий гомон, самозабвенно творили подлинный шедевр современной – такой какафоничной! – академической музыки. Невольно заслушавшись случайными и оттого особенно прекрасными созвучиями, Станислав замедлил шаг. Его тут же кто-то толкнул и, пробурчав извинения, канул в толпу. Каплям нет дела до музыки, их интересы более низменны.

Станислав поспешил уйти с площади. От чрезмерности, нарочитости этого шумного веселья виски сдавило предчувствием головной боли – его частой спутницы в последние годы. Залитые огнями переулки тоже были полны народу, но по ним хотя бы можно было идти так быстро, как только позволяла хромота. Люди норовили задеть, задержать, отвлечь. Они раздражали вульгарностью и грубостью, но больше всего – своей бесцельностью. Зачем они все здесь? Зачем они вообще? И неужто они ничего не чувствуют?! Станислав физически ощущал исходящую от реки угрозу и категорически не мог понять, как можно игнорировать такое сильное напряжение и продолжать заниматься ерундой. Собаки были немного умнее хозяев: идущие от реки все, как одна, натягивали поводок, стараясь убраться подальше, те же, кого люди тащили в противоположную сторону, упирались, капризничали, но все равно шли, покорные воле своих господ.

Станислав надел наушники, укрывшись в музыке от беснующегося вокруг содома. Обычно он выходил играть позже, когда туристы, сфотографировав себя на фоне каждого камня, отправлялись на поиски пива и зрелищ, но сегодня нужно заработать побольше денег. Букинист отложил книгу только до завтрашнего вечера, упустить ее после нескольких лет охоты было немыслимо. Даже занятие с Янеком Станислав перенес на два дня раньше.

Впрочем, подлинная причина спешки была иной. Всю неделю он ощущал копившееся во Влтаве напряжение – наверное, так чуют приближающееся землетрясение звери. Казалось, тревожно спавший в реке дракон подергивал длинным хвостом, скреб когтями по дну, готовый вот-вот проснуться и взмыть в зимнее небо, разметав наконец сковавшие его старые камни.

Так уже случилось однажды – в его первый приезд в Прагу. Каждый день вопреки душной жаре он играл на набережных и мостах, ощущая, как под звуками его флейты напряжение нехотя спадает. Но через неделю отпуск закончился. А еще через две город и полстраны затопило. Снова и снова пересматривая в новостях ужасающие картины бедствия, Станислав безуспешно пытался отогнать от себя чувство вины. Музыка не может остановить стихию! Один музыкант не может нести ответственность за жизни тысячи людей! Но голос рассудка полностью заглушался твердым знанием – даже не догадкой! – свившем себе гнездо прямо в сердце, в костях: он мог тогда спасти город. Мог. В итоге, следующий, 2003-й, год Станислав встречал уже в Праге и с тех пор больше отсюда надолго не уезжал.

Карлов Мост уже укутался уютными зеленоватыми шариками горящего газа – фонарщик как раз закончил свой вызывающий бурю восторгов вечерний моцион. На привычном месте на середине моста Станислав снял рюкзак и достал флейту. Замер, отрешаясь от людей вокруг, от ненастоящего спрута в Старом городе. Поймал едва пульсирующий в опорах моста тревожный ритм, тональность воды и ветра. Начал играть.

Музыка струилась. Плавнее. Резче. Вот прорезается лихой ирландский мотив. Из него вырастает что-то почти клезмерское и стремительно распускается джазовой импровизацией. Высокие свистящие ноты. Низкие чуть сипят. Триоли. Череда синкоп. Мелодия старается угнаться за неслышным для простых смертных аккомпанементом, нервным, злым. Унять, уговорить, успокоить.

Вокруг нескладного худого флейтиста полукругом – толпа. Многие снимают на телефоны, но никто не переговаривается, не смеется, не охает. Только звякают монеты, падая в раскрытый футляр. Безумная, нечеловеческая мелодия льется и скачет, завораживая и волнуя. Вдруг девочка лет пяти, которая слушала этот неожиданный, тревожный концерт, словно загипнотизированная, срывается и бежит, бежит изо всех сил на тот берег, где на холме высится крепость. За ней спешат ничего не понимающие родители, окликают ее, стараются догнать. Никто из зрителей не обращает на них внимания. Никто не видит, как ее, плачущую, догоняет отец, подхватывает на руки, обнимает, успокаивает, унося ее прочь с моста. Никто не слышит, как она сбивчиво сквозь слезы говорит про беду, про спящего в реке дракона, про то, как свистит воздух меж его зубов.

Дракон под мостом ворочается во сне, дышит резче, мощные лапы судорожно дергаются, поднимая со дна тучи ила. Еще немного и он откроет глаза, расправит свои крылья. Перехватить музыку! Увести в другой, более спокойный лад – опасно, по самой грани гармонии. Сменить тональность, закрепляя успех. И замедлять, замедлять. Экзотические лады превращаются один в другой, убаюкивая дракона в реке, отгоняют от него сны, полные свободы, злой веселости и разрушения, от которых всего один маленький шажок до пробуждения.