Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

– …Меня зовут Нина. Вы, наверное, удивляетесь тому, что я вам звоню, – уже одного этого было достаточно для того, чтобы понять, что звонит человек меня не знающий.

И дело здесь не в том, что я потерял способность удивляться – слава Богу, удивляюсь я довольно часто. Просто такими вещами как то, что мне звонит женщина, которую зовут Нина, меня удивить практически невозможно.

Вот если бы мне позвонила Маргарет Тетчер или, в крайнем случае, Анна Датская, то я бы действительно удивился.

Впрочем, в мире всегда есть место для неожиданностей.

Оказалось, что Нина прочла написанную мой повесть – приблизительно это я имел ввиду, когда говорил о том, что я теперь занимаюсь только тем, что мне интересно – повесть, опубликованную в одном не большом альманахе. Просто, я не как не ожидал, что мое очередное литературное упражнение, вызовет у какой-нибудь женщины желание познакомиться со мной.

– Вот уж действительно, чего хочет женщина – того хочет Бог, – когда я высказываю эту нехитрую и неновую мысль в присутствии моего друга, поэта Ивана Головатого, тот иногда добавляет: – Если Бог сможет понять – чего же женщина все-таки хочет?..

– …Я хотела бы с вами встретиться.

Нина сделал довольно распространенную ошибку – она перепутала персонаж и его автора.

Я понял это сразу.

Но за то время, пока в телефоне звучала моя пауза, Нина повторила свои слова:

– Я хотела бы с вами встретиться.

Мне уже ничего не оставалось делать:

– Давайте с вами встретимся завтра в «Музеоне», – есть такое место в Москве, на заднем воре Дома художников.

Туда, в тень церителивского Петра, свезены памятники, оставшиеся неприкаянными, от Сталина до Брежнева.

Включая Калинина, Свердлова, Дзержинского и еще кого-то, кого можно назвать кем угодно – батькой Махно, например.

Так уж выходит, что любой период, при жизни называемый лучшим, за неимением лучшего – засылает в будущее своих «Троянских коней» в виде упражнений своявременных придворных камнетесов…

– Я знаю, где находится «Музеон».

Только вот, что – я приду в форме.

– В каком смысле? – не то, чтобы я оказался озадаченным, просто, как художник, под формой я понимаю не всегда то, что понимают остальные люди.

Так же, как и под содержанием.

– Я старший лейтенант МЧС.

Если учесть, что к тому моменту, Нина уже сообщила мне, что пишет стихи, то соотношение «поэзия – старший лейтенант», никак не могло поколебать моего решения встретиться с этой женщиной, и мне легко было ответить:

– Значит, я не перепутаю Вас ни с кем.

Вряд ли, завтра утром в «Музеоне» МЧС будет представлено сразу двумя старшими лейтенантами.

Не то, чтобы я не высокого мнения о военных, но совсем недавно мне пришлось разговаривать с двумя агитаторами Аграрной партии – им нужно было два пшеничных поля, подсолнуховые посадки и три трактора, осваивающие целину.

Шестьдесят на метр – каждые.

От заказа я отказался, но меня поразило, что агитаторами оказались два подполковника. Таких одинаковых, что создавалось впечатление, что они оба только что покинули один магазин «Современная одежда средней руки».

Подчеркиваю, что от заказа я отказался не потому, что заказчиками от аграрной партии были общевойсковые подполковники – от Аграрной партии, которой руководит полковник ФСБ, ничего другого ожидать было нечего – а потому, что заказ меня не заинтересовал.

Я не против офицеров вообще. Меня смущает только лицемерие в отношении обезличенной восторженности их профессией.

Между прочим, сам я не слишком большой лицемер.

Одно время, уже довольно давно, у меня был роман с очаровательной женщиной – капитаном милиции.

Как-то раз, мой друг Андрей Каверин, предварительно разглядев у меня на лице следы помады, спросил:

– С кем это ты целовался? – я честно ответил:

– С капитаном милиции. Очень красивая женщина.

А ведь мог бы сказать, что с полковником.

Но иногда, правда, для меня, превыше всего.

Кстати, когда встречаешься с женщиной-офицером, неизвестно, на что правильнее рассчитывать – на победу или на почетную капитуляцию.

…Мы с Ниной договорились встретиться в одиннадцать, но я пришел пораньше, и у меня было время погулять среди памятников.

Вообще, «Музеон» – очень примечательное место.

Можно увидеть именно то, что нравится тебе самому: современная скульптура перемежается яблочной аллейкой, посаженной представителями почти современной партии «Яблоко».

И скульптура может быть такой же интересной и непонятной, как непонятно и интересно название политической партии.

Кому еще придет в голову назвать скульптуру, изображающую лежащую женщину – «Спящая». Не будь этого исчерпывающе поясняющего названия – кстати, исчерпывающего способности автора – зрители, наверное, думали бы, что скульптор сотворил бомбардировщик с изменяющейся геометрией крыла.

Когда я сказал что-то подобное моему другу, художнику Григорию Керчину, он ответил мне:

– В таком случае, невозможно ни изображать, ни лепить лежащую женщину.

Ведь назвать ее иначе не возможно.

– Почему? – ответил я, – Можно назвать «Видящая сны»…

И каждая линия женского тела станет иметь смысл…

Там же, в «Музеоне», находится единственный в Москве памятник жертвам сталинских репрессий, созданный человеком – камень с Соловков на Лубянской площади – это все-таки творение природы, хотя и бывшее свидетелем сотворений человеческих.

Когда мне приходится бывать в «Музеоне», я всегда прихожу к этому памятнику.

Хотя он мне не нравится.

Потому, что он больше похож не на скорбное напоминание о репрессиях, а на анекдоты о них.

Там же стоит отбитоносый Сталин из коричневого мрамора.

Я не знаю историю этой скульптуры, но думаю, что нос тирану отбил какой-то лихой перестроечник, во времена всеобщего ликования, безответственности и самоуверенности.

Мне это тоже не нравится потому, что я уверен, что издеваться над поверженными тиранами имеет право только тот, кто находил в себе силы и мужество издеваться над тиранами еще неповерженными.

Впрочем, возможно, это напоминание тиранам: «Знайте. Кто-нибудь, когда-нибудь все равно отобьет вам нос. И, кстати сказать – правильно сделает…»

Одного памятника в «Музеоне» нет.

Памятника человеку, который заслужил место хотя бы в кунц-камере памятников.

Памятника Хрущеву.

Ничего из того, что можно было бы привезти в «Музеон», от Никиты Сергеевича не осталось.

Видно уж больно он был инороден.

И для врагов России, и для врагов ее врагов…

…Когда-то, в юности, когда я любил рассказывать анекдоты о Хрущеве – кстати, это были первые политические анекдоты не только для меня, но и для всей страны, моя мама сказала мне:

Читать дальше