Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

– За что ты ненавидишь меня?! Ведь ты – один из людей! – хотел крикнуть старик, но слова застряли в горле; он лишь опустил голову и тихо прошептал что-то.

Генеральный комиссар римской инквизиции Винченсо Макузано стоял рядом с кающимся грешником и был единственным, кто слышал его, произнесенные шепотом, слова.

На мгновение отец Винченсо вскинул брови, но тут же опустил их; и никто из присутствующих не заметил секундного замешательства Генерального комиссара. Лишь отец Сулон спросил уже покидавшего трибунал отца Винченсо:

– Что там еще промямлил отступник?

Винченсо Макузано, склонившись к уху доминиканца, тихо повторил услышанное – отец Сулон резко отстранился от главного инквизитора, словно получил пощечину.

– Но, святой отец! Теперь-то костер ему обеспечен?!

…Через три дня мятежный астроном оставил Дворец правосудия и был принят в доме Тосканского посланника Николини.

В зале для трапез, куда был приглашен вышедший к обеду астроном, кроме самого посланника, находился высокий, сутулый монах с испещренным морщинами лицом, свидетельствующим о бурно прожитой жизни и способности долго идти не останавливаясь.

– Я рад вам, синьор Галелео, – проговорил Николини и жестом предложил флорентинцу присоединиться к ним, – Знакомьтесь – отец Альтафини. Синьор Галелео, мы заняты спором, и просим вас разрешить его.

– О чем же идет разговор? – флорентийский ученый склонил голову, и этот жест был как знаком приветствия, так и знаком согласия.

– Отец Альтафини весьма просвещен в истории и считает эту науку важнейшей. Я же утверждаю, что людям важнее думать о будущем, чем копаться в прошлом.

– Понимание прошлого, помогает нам постичь будущее, – проговорил отец Альтафини.

– Ерунда, – усмехнулся посланник Тосканы, – Можете ли вы, например, будучи так сильны в истории, сказать, что будет завтра?

– Нет. Ведь я пока не знаю, что, на самом деле, произошло вчера.

– Что скажете на это, синьор Галелео? Ваша принципиальность в спорах известна.

– Спор слишком труден для меня сейчас, – проговорил Галелео, не желавший принимать чью-либо сторону, – Могу лишь добавить от себя, что мне приходилось читать трактат отца Альтафини об императоре Адриане. И глава о посещении этим покровителем наук и искусств Александрии, доставила мне истинное удовольствие.

Как и идеи, высказанные отцом Альтафини в этом трактате.

При этих словах, лицо Тосканского посланника Николини на миг отразило толи иронию, толи насмешку:

– Идеи как хлам: все знают, что они появятся, но никто не придумал, что с ними делать, – прошептал он так тихо, что никто этого не заметил, и разговор двух ученых не прервался.

– Мне льстит такая оценка моего скромного труда, – опустив и вновь подняв глаза на астронома, проговорил монах-историк, – В свою очередь мне хотелось бы задать синьору Галелео несколько вопросов.

– Слушаю вас с большим вниманием, и обязательно отвечу на ваши вопросы.

Если буду знать ответ…

– Скажите, синьор Галелео, к чему вам было с таким жаром отстаивать, пусть оригинальную и остроумную, но бессмысленную теорию. Ведь, в конце концов, любой сорванец может, забравшись на колокольню, убедиться в том, что подвижное Солнце вращается вокруг неподвижной Земли?

– Так, по-вашему, Земля покоится на черепахе?

– Ты понимаешь, сколько у людей сегодняшних проблем? А ты про какой-то древний Рим…

– Это совсем не о древнем Риме.

– А о чем?

Папа, напиши фантастическую историю. Только такую, чтобы в ней было мало выдуманного.

Хорошо. Правда, истории, в которых много выдуманного, называются не фантастикой, а соцреализмом.

А что же такое – фантастика?

Фантастика – это истории о том, что люди решили свои проблемы.

Или, по крайней мере, научились это делать…

На двадцать восьмом этаже Центра управления космическими полетами, на колченогом табурете сидел худой человек с исполосованным морщинами лицом и усталыми глазами, обутый в стоптанные ботинки, очевидно, видевшие на своем веку и брусчатку площадей, и грязь проселочных дорог, и бесконечный асфальт магистралей, соединяющих большие города – приюты профессионалов – и разъединяющих их.

Когда Риоль выходил из лифта, человек не вставая с табурета, а только подняв свою голову от узловатых, худых рук, и дав оконному солнцу блеснуть в его взгляде и показать, что глаза у него ясно-голубые, проговорил:

– Все относительно… – эти слова, произнесенные вместо приветствия, заставили Риоля посмотреть на человека внимательнее. И его взгляд отметил и много раз стиранную и штопаную одежду, с заплатами на локтях и коленях, и худобу человека, заговорившего с ним.

– Что – относительно? – переспросил Риоль.

– Не бывает просто добра или зла.

– А что бывает?

– Бывает не много или много больше или меньше добра или зла.

– Наверное, вы правы, – ответил Риоль и прошел в кабинет, на двери которого висела золотая табличка: «Начальник Центра», – и никаких фамилий, инициалов и, тем более, дат, и потому не услышал последних слов человека, сидевшего на табурете:

– Скоро тебе придется в этом убедиться, Риоль…

В том мире, где решались проблемы, Начальник Центра управления полетами Эгриэгерт был по настоящему уважаемым человеком потому, что став слугой общества, не начал окружать себя своими собственными слугами. И Риоль уважал его за это, как и за то, что Эгриэгерт ставил дело выше власти. Такое случается только с теми, у кого власть не является самоцелью, а следовательно, встречается как исключение.

Наследственная власть может быть обузой. Любая другая власть – самоцель. И человек всегда идет во власть ради самого себя, чтобы он не декларировал на этом пути.

На Земле это правило.

Именно поэтому во все времена во власти очень много непорядочных людей. Ведь редкий человек может оставаться порядочным, даже зная, что ему это не принесет корыстной выгоды.

– …Корыстной выгоды? – спросил однажды Эгриэгерта Риоль, – Какой же еще бывает выгода? – Прежде всего, выгода бывает обманчивой…

Но это не проблема власти, а ее свойство. Как мороз – это не проблема зимы, а темнота – не проблема ночи. Проблемы вообще появляются только тогда, когда о них много пишут плохие журналисты или мало – хорошие…