Ефим Гальперин - Аномалия. «Шполер Зейде»

Милиционер Нечипоренко на своём наблюдательном пункте у окна. Рядом с ним мэр Борсюк и механизатор Петро Онищенко. По очереди они смотрят в бинокль ночного видения.

– Жалко! Этот реб Гороховский мужик хороший… Был, – вздыхает механизатор Онищенко.

– Это же как всё хорошо начиналось! – волнуется мэр Борсюк. – В шляпах… Евреи… Аномалия… Ну ты ж, Сашко, милиция! Где ж порядок?!

– А всё будет в порядке, – говорит милиционер. – Сами говорите – «аномалия». Какой там радиус поражения? Двадцать километров. А я думаю, больше.

Слышен тонкий звук присутствия Благодати.

– …Шестьдесят пять процентов, шеф! Семьдесят! – выдыхает Саймон Стерн.

Финкельштейн поднимает голову. Смотрит на звёздное небо. Вздыхает:

– Боже мой, как давно я не смотрел на небо.

Все сгрудились у мониторов.

– Боже мой, как давно я не смотрел на небо… – шепчет перевод весь и под славную залихватскую хасидскую мелодию «Гоп, казакэс» изпереживавшийся старик Рабинович.

Полковник Голодный и лейтенант Плоткин уткнулись в мониторы.

– Боже мой, как давно я не смотрел на небо… – плачет, переводя слова, Броня Марковна.

– Благословен ты, Господь, создающий миробытие! – произносит шёпотом Финкельштейн и решительно поворачивается к Гороховскому. – Послушайте, «швицер», у вас есть шанс. Вы идёте к этому грубияну и говорите, что так и быть. Мы будем жениться!

Милиционер, мэр и механизатор Петро на посту наблюдения следят, как…

…Гороховский в сопровождении Гутмана бредёт по улочкам. Кажется, что село спит. Но в своих дворах волнуются селяне. Они внимательно следят за происходящим.

Саймон Стерн проходит по коридору гостиницы, останавливается возле двери комнаты, в которой мама Рива заперлась с дочкой Бекки. У двери на полу горюет «Мелкий». За дверью рыдания.

Саймон стучится. Входит. Смотрит на рыдающих маму Риву и Бекки. Улыбается:

– По указанию мистера Финкельштейна мы попутно пробили информацию по вашему… У вас удивительно лёгкий случай, миссис Розенберг. Доложите свёкру, что Олег Тягнибок по маме, бабушке с маминой стороны, и глубже в века… Кац! Так что поздравляю, миссис Розенберг! Поздравляю, Бекки! «Мазл Тов»! [106]Надеюсь, что позовёте на свадьбу.

Вот хасиды подходят ко двору деда Грицька. У калитки на лавочке сидят наши влюблённые. Исаак и Маргарита. Они горюют.

Воспрянувший духом, гордый своей миссией Гороховский успокаивающе похлопывает Исаака по плечу – мол, всё будет в порядке.

Хасиды уверенно входят во двор, потом в хату.

И минуту спустя вылетают, сопровождаемые криком деда и лаем псов, среди которых солирует верный пёс Полкан. Как подбитые птицы, несутся хасиды в ночи прочь от хаты деда. А дед Грицько несётся за ними, тщетно удерживаемый бабой Парасей, но у калитки останавливается и докрикивает:

– Ты ж понимаешь! – он перекривляет Гороховского: – «Мистер Финкельштейн, так и быть, согласен на женитьбу». А на хер он не пройдёт, козёл старый?!

Баба Парася падает в обморок. Дед подхватывает её.

Вместе с внучкой Ритой они вносят бабку Парасю в хату. Исаак пытается войти в хату тоже. Но дед Грицько захлопывает перед ним дверь.

Ходит из угла в угол Финкельштейн. Жмутся к стенке Гороховский и Гутман.

Встревоженные Саймон Стерн и Мак О'Кинли подходят к Финкельштейну. Саймон протягивает ему биржевую распечатку:

– Извините, мистер Финкельштейн, но дело крайне срочное. Только что получено сообщение. «Бирс» в Японии начал резко играть на понижение…

Они натыкаются на взгляд босса. Пятятся. На коляске к Финкельштейну подкатывается загипсованный рав Залцман.

– Согласно «Галахе»…

Финкельштейн что-то шепчет ему на идиш и смотрит так, что рав Залцман замолкает и откатывается.

– Ну-у… – шепчет Мак О'Кинли Саймону Стерну. – Начинаю учить идиш.

Финкельштейн садится на кровать. Сидит, молчит.

Полковник Голодный вне себя:

– Ну что ему, бля, этому деду Грицько, неймётся? Ох, чую я, доведёт он дело до международного скандала. Придётся мне заняться его политпросвещением.

Полковник Голодный с лейтенантом Плоткиным подходят к калитке. Вежливо здороваются с уныло сидящим на лавке Исааком. Входят во двор. Стучат в двери.

Входят. Через минуту они вылетают, как пробки. За ними до самой калитки бежит дед Грицько:

– И не хер мне перед носом «гэбэшной» корочкой мотать! Ну что ты можешь? Нет у вас Сибири! Её сейчас только российская «гэбня» может пользовать. А Караганду – казахская. А то что, послав на хуй этого старого мудака, я проявляю антисемитизм… Я и твою контору посылаю туда же. Для меня вообще есть только две нации – нормальные люди и падлюки!

Вслед уходящим «эсбэушникам» недоуменно смотрит Исаак. Всё затихает. И юноша засыпает на лавке.

Мимо него опять кто-то проходит, но Исаак спит.

Просыпается он только от крика деда Грицько:

– Ну и что вы можете? Ну, разнесёте хату по кирпичикам.

Ну замочите вы меня, бандюганы. И что?!

Из двора выбираются «Крёстный отец», Юлия Свиридовна и Диана с «братками» сопровождения. В дверях хаты стоит дед Грицько и докрикивает:

– Не хер пугать! Всё! Чтобы никого во дворе! Спускаю с цепи Полкана!

Неудавшиеся визитёры останавливаются возле Исаака.

– Это не понятиям, шеф! – говорит «Крёстному отцу» первый «браток». – Да дайте команду и мы его…

– И пальцем не трогать! – говорит «Крёстный отец». – Потому что уважаю! Обоих дедов! Сам такой!

Уходят.

Из-за забора во двор выглядывает милиционер. Шёпотом зовет деда Грицька.

Тот подходит. За забором группа селян. Мэр, механизатор и даже хулиганы Федька и Жора.

– Ты, дед, того… – оглядываясь, шёпотом говорит мэр Борсюк. – Мы тут это… Выражаем солидарность! Короче, всё село за тебя.

– Спасибо.

– Ты, главное, дед, должен быть уверенный в себя… – выдаёт Жора.

– А, ты, молокосос, пошёл на хер! Ещё эта сопля учить меня будет!

Дед Грицько уходит в хату, хлопает дверью.

Дед Грицько возвращается к столу. Садится.

– Грицю, а Грицю, угомонись, – причитает баба Парася. – Хлопец же хороший. Любит. И Ритка ж… И этот старичок уже согласился.