Иван Петров - Нарги. Социальная утопия

– Даша, мне просто страшно. Я могу отвечать только за себя и знаю, что сделаю все возможное для своего ребенка.

– Лешик, ты просто прелесть, ты хороший парень, но все возможное для тебя – ему мало. Не комплексуй, одних бог наделил здоровьем, как нас с тобой, других – деньгами, но не дал детей. Все счастливы и несчастны пополам, каждый по-своему.

– Мне будет сложно с этим жить.

– Леша, но ты ведь принимаешь факт трансплантации органов – это нормально? Один человек умер, и они ему не нужны больше – отдал свою почку или сердце другому, тот живет и радуется жизни и, что важно, радует собственной жизнью своих близких. Трансплантология – подвиг во имя жизни, и люди, которые завещали свои органы после смерти, – просто герои. Я согласна с папой, который сравнивает развитие в современном цивилизованном обществе институтов усыновления со своего рода социальной трансплантологией. Наконец, люди начали движение от догм нравственности в сторону здравого смысла. Возможно, нам надо было позднее заводить детей, ближе к тридцати, как наиболее прогрессивная часть современного общества, но совсем не факт, что весь эмоциональный и экологический вред нашего времени позволил бы родить более здорового малыша, чем теперь. В общем, Леш, как вышло, так и вышло – нам винить себя не в чем. У любой монеты две стороны. Наш ребенок будет расти не в приюте, а в семье. Мы с отцом договорились так: если вдруг, что почти невероятно, нашего с тобою малыша не усыновят в течение месяца, то мы его, конечно, заберем.

С родами пошло что-то не так, и Алексея не пустили к Даше. Ребенок, казалось, неосознанно протестовал против решения родителей и расположился поперек живота, игнорируя чужое желание в его появлении на свет. Пришлось делать кесарево сечение, которое сломило еще неокрепшую волю младенца и заставило его сделать первый вдох в своей жизни. К счастью, мальчик родился здоровым и красивым, как и планировала Даша со своим отцом. Алексею на телефон пришла только его фотография с подписью «Наш здоровый малыш. Поздравляю!» Отвечать он не стал, и других сообщений от Даши больше не было, как не было теперь и ее самой в его жизни.

Время не лечило, и сигареты помогали все меньше. Мысль об измене матери и потеря Даши тяготили. Репетиторство приносило только деньги, но не радость, как раньше. Учеба не обременяла, но и не открывала чего-то нового, граничащего с откровением, а напротив, превратилась в чистой воды технический процесс накопления знаний для работы в будущем. На втором курсе, в январе, на другой день после совершеннолетия, он пошел в районный военкомат и записался на прием к комиссару, отстоял очередь из пяти призывников с родителями, косящих от армии, и вошел в кабинет цвета поношенной гимнастерки с портретом главнокомандующего на стене. Грузный человек в кителе оторвал каменное лицо от документов, аккуратно разложенных на зеленом сукне письменного стола, и недружелюбно смерил юношу тяжелым взглядом через массивные стекла в свинцовой оправе.

– Слушаю вас, – голос комиссара прозвучал неожиданно звонко и четко, что заставило Алексея сбиться с мысли. Заученный и отрепетированный дома текст обращения рассыпался, и пришлось импровизировать на ходу.

– Здравствуйте, я студент второго курса, учусь на программиста. У меня есть бронь, но я решил прервать обучение и послужить Родине. Что мне нужно для этого сделать?

– Мозги на место поставить для начала. Если ты с девкой поссорился или родители компьютер не купили, то это не повод для истерики и армия не место для истеричек.

Полковник говорил спокойно, внимательно разглядывая бумаги на столе. По всему было видно, что это не первый случай в его практике, и таких парней, как Алексей, он видит насквозь и понимает настолько хорошо их мотивы, что может даже не отрываться от своих дел.

Лицо Алексея вспыхнуло, но он усилием воли сохранил самообладание и, не повышая голоса, произнес:

– Компьютер уже есть, бабы еще нет, с родителями полное взаимопонимание.

– Ну, вот и замечательно. Возьми у секретаря список документов, которые необходимо подготовить для прохождения срочной службы имеющим право на отсрочку от призыва, и приходи с ними через два месяца, если не передумаешь.

– Разрешите идти?

– Всего доброго.

– Владислав Абрамович, я вам скажу так: мне, боевому офицеру, эта хренотень также омерзительна, как, надеюсь, и вам. Но не обеспечить добровольную явку мы не можем. Это не голосование на выборах. Там просто выполняешь приказ главнокомандующего, и все. Вперед на урну, как на дот, за власть Советов! Только не с гранатой, а с бюллетенем. Эффект тот же – противник повержен. Здесь дело другое. Половая жизнь – часть, как не крути, личной жизни, а не общественной, не уставной. Личное – вне устава. – Полковник окончательно опустошил бутылку «ессентуков», заполнив пузырящейся водою два стакана, свой и капитана. – Конечно, я передам вам для, так сказать, ознакомления агитационный пакет от командования, но можете даже не читать – там все неубедительно, рассчитано на дебилов. У нас таких нет, все же элитное подразделение – армейская разведка. Мне проще, поставил вам задачу, и все, но вам не позавидуешь. Как такой срам донести до каждого бойца, да в придачу облечь его в нравственную форму, по сути, похоть чужой придумки трансформировать в собственный долг перед Родиной? Хорошо, хоть опять не приказали мочить мирное население, а лишь интегрировать. Слава богу, там, – полковник направил средний палец в потолок, – еще не одни садисты, а есть и просто половые извращенцы. Я одно время еще сомневался в собственных выводах, но когда от товарища по академии получил циркуляр, что им спустили, слов нет – чернуха полная. Он на большом противолодочном корабле служит. Так они по инструкции теперь берут на борт десять женщин. И это на четыре месяца навигации! Что им, – полковник снова ткнул пальцем в потолок, – чужие плохие приметы! Корабль с экипажем уже не их зона ответственности, в лучшем случае, область видеонаблюдения, интереса, так сказать. Не удивлюсь, что подобные записи будут выложены в интернет и начнут гулять по миру, прославляя отечественный флот. Ладно, друг мой, допивайте водичку, и к оружию! Завтра в двенадцать борт на Москву с нашими осеменителями.

Капитан в три последних глотка прикончил стакан, пристроил берет и громче, чем нужно было в этой откровенной беседе, произнес:

– Задача ясна, вопросов нет, разрешите приступить к выполнению?

– С богом. Бог за любовь. Честь имею.

Скворцов стоял перед мокнущей под несильным дождем ротой и принимал рапорты взводных. От разогретой последними теплыми днями мая земли струился пар, казалось, она дышала вместе с его бойцами. Тогда на выжженном склоне тоже все было тихо, бездыханно, и только стук сердца вновь бил в голову доказательством собственной жизни. Смерть опять прошла мимо и даже не зацепила его. Он искал смерти, но она сторонилась его. Возможно, даже брезговала. Надо было непременно погибнуть, но не как угодно. Суицид неприемлем. Есть бог или нет, известно одному богу. А если есть, то рисковать нельзя. Погибнуть в бою – единственный путь к семье. Душа уже мертва три года, и дело лишь за телом. Но эта простая задача не решалась. Капитан полагал, что в его работе свести счеты с жизнью несложно. Он намеренно рисковал, но не слепо, а с расчетом, так как был в ответе за своих парней. И этот профессиональный риск сыграл с ним злую шутку – сделал его профессионалом своего дела, почти неуязвимым в бою воином. Ахиллесом, презирающим смерть, но и не берегущим жизнь. «Как акробат под куполом, только без страховки, – говорил себе капитан. – Пора уже заканчивать этот цирк».