Валерий Терехин - В огонь

«Дорога жизни… Иди, иди вперед, рейдер хренов, сейчас тебя бандеровцы отметелят!..»

Крепко держа сумку, неспешно поравнялся с остановкой, обошел её с другой стороны, глядя под ноги. Через несколько секунд за спиной зашлепали в четыре ноги.

«Вам бы сейчас сразу на захват пойти, я отбиться не смогу. Теряете инициативу. На старт!..»

Слева растянулся ряд домов, справа стелилась гривистая нива камышей. Под ногами зачавкала вязкая грязь.

«Мой единственный шанс. Заказник исходил в погожие дни, знаю каждую тропку. Добегу до автостоянки, а далее Blind Date – «Свидание вслепую». Была у них такая группа-однодневка в Штатах в 80-м… И традиция у стопроцентных янки, сводить по знакомству молодых и рьяных… “Кохаю разгильдяйскую жизнь!..” Любимая прибаутка покойного прапора Паши Цеверимова… Как он там зава́ливал с фальшивой распальцовкой в ресторан с гуцулками… “Заключительная часть программы напоминает пение покойного очень талантливого певца о́лтиса Ре́динга…” Был такой, в 26 лет упал с самолета в лагуну и окочурился, когда меня еще на свете не было, а Стиви Вандера подвели за ручку к фортепьяно… Марш!..»

Забросив ленту рукояти за голову, он стиснул драгоценную ношу ладонью и ринулся в непролазную темноту по скользкому, проминавшемуся песчанику. Задев запястьем что-то железное, принял влево, чуть выставив локоть.

«Мусорный бак… Не врезаться бы в камыши… Теперь правее, правее по кромке лужи еще пятнадцать метров, не поскользнись… Там щит забелеет, ориентир…»

– Стоять, ги́цель!..

– Геть, моска́ль!..

Ветер доносил частое дыхание преследователей, спешивших настичь его в ошмётках света, источаемого одинокой лампочкой, отчаянно раскачивавшейся на самом крайнем деревянном столбе.

«“Генерали пiщаних Кар’срив”… Помнишь, в 76-м “Инкогнито” выступало в дэка “Текстильщик”, сыграли тогда песенку из фильма. А, проклятый С., забудь про него… Здесь сонце насолонило, насолодило, навiтамiнiзувало… Здесь закони джунглiв… Сейчас тебя милицiанты-западенцы сцапают, отберут всё и сбросят в чахлак, чтоб не шлялся клятый москаль по незалежнiм лиманам!..»

Сзади едва не обожгла разлапистая пятерня, что-то грузное плюхнулось и послышалась замешанная на мове матерная брань. Он устремился к возвышавшемуся невдалеке стенду с правилами поведения в госзаказнике. Отяжелевшие ноги ощутили твердое покрытие.

«Асфальт, положили в прошлом году. Поверну сразу влево, пройду к заливу вслепую через вторую протоку, она узенькая… Гнездовья разнесло, птиц не слышно, не выдадут…

– Лесь, жинись за ним!..

– Нi, Петро, автiвка трэба! Побачай, яки вогнегасник с нiбiс… Яки вiтре!..

Его преследователи сбавили шаг. В темноте вспыхнул фонарик и угрюмый электродиодный луч щупал тёмно-зеленую гущу.

– Без рук, без нiг, по водi плавае… Москаль, дуже хитрiй звiр…

– Ну его к бiсу, Петро…

– Брысь!.. Дай, я сам!.. Не за те ми мерзли на Майданi!..

Последние слова утонули в грохочущем шуме волн: ветер сменил направление.

В кромешной ветристом солёном спрее, прижав заветную сумку к животу и вытянув правую руку вперёд, он продвигался на ощупь, скрупулёзно считая шаги, как когда-то в детстве в подвале, когда шёл к своему сараю… Приходилось то и дело прикрывать ладонью лицо, отстраняя норовившие оцарапать остролистые стебли. Окуная пятки в волнующуюся смрадную жижу, тут же решительно выдирал их из грязи, переступал на носки и делал следующий основательно подготовленный шаг.

«В такую темень не местные к заливу не сунуться. Тут и прожектор не поможет…»

И словно в отместку, сзади начали стрелять – под ноги свалился срезанный наповал толстенный зеле́нь с мохнатым набалдашником.

«А у них что за ствол?.. “Байкал ТМ”, переделанный под стрельбу патронами калибра 7,5 мм… Дуло распирает от лишних джо́улей, самодельный затвор кли́нит… Ребята в ОРЧе ещё смеялись…»

Гулкие хлопки чеканили мглу и пару раз дожали до земли, но он не останавливался и, расшвыривая поверженные камыши, вышагивал дальше на полусогнутых, впиваясь исколотыми пальцами в шершавые стебли. И когда ступни вдруг увязли в грязи по щиколотку, сердце полоснула ледяная мысль:

«Заблудился?.. Нет, лиман слева, а эта малая протока, поворот со старой егерской тропы… Не дрейфь!..»

Не сбавляя и не убыстряя ход, ничего не видя перед собой, досчитал до конца, развернул корпус вправо, промаршировал вперёд, потом влево, и ускорил ход, напрочь забыв про страх и галичан-милицiантов.

Наконец глазам открылся пейзаж, который видел только на картинах Айвазовского: сквозь пронизанный молниями окаменелый антрацитовый мрак где-то на горизонте посверкивали гребешки ещё далекого двухметрового вала, выдавливавшего испуганные волны в залив.

Внезапно над головой сверкнула огненная вспышка, прогрохотал оглушительный раскат. Он замер, задрал подбородок, и увидел, как огненная струна, дрогнув на взвившейся куда-то в преисподнюю небесной деке, метнулась сверху и оборвалась над далёкой уже автостоянкой.

Вновь хлынул ливень. В закипевшей от дождя грязи он двинулся дальше, с ожидаемой радостью разглядев огни старо-воронцовского маяка. Лицо обдало внезапным светом заходящего солнца, пробившегося сквозь коросту насупленных туч, измазанных соплями молний.

Он поднес левую руку к лицу и успел рассмотреть циферблат часов.

«Залив… Здесь ещё ничего, тихо. Но чтоб выйти на точку, нужно повернуть влево к морю. Вал накроет ко́су минут через двенадцать-пятнадцать… Это Лами Килмистер знает, как надо умирать [30], а тебе нельзя…»

Обливаемый пеной, спахтанной ветром с рябившейся приливной зяби, зашерстил кроссовками раскисший плёс и повернул к морю, которое замахивалось на него усыпляющим зёвом темно-зеленых волн.

«Ча́пай по отмели к камышам, там с лета колея от “Хаммеров” в обход лимана… Проскочишь с залива к южной стрелке и пошустришь через отмель по прибою… Ты маленький, в рост с “зелёнкой”, не сдует… Вал идёт на Воронцовск, обогнёт взморье и потом его затянет в залив».

Подвернув мокрые джинсы до колен, продёргивал кроссовками дно углубившейся протоки, через которую ветер закачивал морскую воду в лиман. Оставив отмель за спиной, свернул наискосок и в камышах в угасающих закатных лучах нащупал усталыми глазами едва угадывавшиеся в болотистой жиже две черные ленты. Теперь с каждым шагом приходилось затаскивать свинцовые ступни в глиняную хлябь и продвигаться по метру вперёд, оставляя где позади спасительный залив.

Он брёл, не сворачивая, выпятив вперёд растопыренную ладонь. Грязь плескалась по щиколотку, и сердце сжималось, едва ступни углублялись по голень. Вдруг незримое волглое стекло, мешавшее идти, рассыпалось: ветер задул в противоположную сторону и, распрямив ему позвоночник, словно парус, погнал вперёд к берегу, к рушившемуся из черноты фиолетово-малахитовому прибою.