Валерий Терехин - В огонь

«Азовское море приглашает… Только бы ветер не сменился, а то сгину в лимане “пропавшим без вести”. Милена погорюет сутки, а после приподнимет свои остатки, впорхнёт на каток, исполнит тулу́п и четвёртый муж тут как тут… Даром, что ли, кэмээс по фигурному…»

Тяжёлые волны зашвыривали на побуревшую косу морские водоросли, сползавшие в заиленные озёрца. Сумка нещадно колотила спину. Он присел на корточки и, пригибаясь к песку, нашпигованному ракушками, помчался, согнувшись, в противоположную сторону, к далёкой уже жилой застройке. Нужно было пробежать полтора километра по отмели до оливковой рощицы, завернуть налево, обогнуть лиман и добраться туда, где его еще ждали…

Солёные брызги несли бесчисленные песчинки, впивавшиеся в лоб и щёки, забивавшиеся в ноздри. Сощурив глаза и отплёвываясь, проковылял на всех четырех, как собака, неприятные сто метров, где лихая волна могла подхватить, проволочь по песку и гальке и сбросить в смрадное удушливое месиво. Пару раз все же пришлось кинуться на щербатый плёс. Раскинув руки, впивался пальцами в камешки, а потом, когда волна спадала, вскакивал и, отряхнув ладони, ускорялся почти в присядку, ежесекундно охлопывая сумку. Продвигался кое-как вперед еще на 15–20 метров, чтобы вновь залечь, обманывая волну, и принять очередную порцию мутного душа…

Вот показались камышовые заросли, вплотную подступавшие к морю с этой стороны косы. Он распрямился и совершил безумный рывок сквозь самый трудный участок, где взбаламученная пучина смыкалась с бездонной слизью, обнажая плес лишь на секунды, когда отливала яростная волна.

Когда впереди замаячили согбенные оливковые кроны и ноги ощутили твердь, тревожно стучавшее сердце заликовало и влило в обмякшие мышцы уже не привычную юношескую свежесть. Припустив вперёд, оставил за спиной дырявый корпус брошенного баркаса, ворвался в рощу и, касаясь кончиками пальцев шершавой коры, стал перебегать от одной оливы к другой, обнимая каждую напоследок. И едва не напоролся на врытый в землю стол для пикников. Выручила сумка, соскочившая с плеча и шлепнувшаяся на металлическую столешницу.

«Рядом мангал, не наткнуться бы…»

Рощицу уже доставал луч старо-воронцовского маяка.

Он осмелел, расправил плечи, поднял голову, и, не поддаваясь более порывам ошалевшего ветра, загарцевал через лужи по отчётливым колеям, выдавленным шинами “джипов” и “УАЗиков”. Просёлок вел его к шаткой и хлипкой береговой кромке заиленного озерца, переполненного в солнечную погоду дикими утками, журавлями и бакланами.

«Если эти здесь рыщут, подберусь слева, постучусь прямо в дверь. Должны услышать, ведь там ждут меня… Не угодить бы в чахлак возле лимана, где съезд к полю… Вперёд!.. Вперёд!.. “Гудели волны, волны, волны!.. И рухнул вечер слеп и скорбен!..” Солянка сборная, не помню чья…»

Теперь в голове на магнитофонной оси памяти начала разматываться осыпавшаяся плёнка с записями первой советской панк-группы «Братья по разуму», наштамповавшей в Новосибирске несколько магнитофонных альбомов четверть века назад и сгинувшей в годину «перестройки» и «реформ».

Ноги деревенели, он уже с трудом волочил их, превозмогая боль в затёкших икрах, и, наконец, встал и заставил себя обернуться.

«“Свиноголовые”… гоняться за мной… Вперёд…»

Вдруг ветер усилился и вывалил на косу осклизлое облако, сотканное из бесчисленных капелек морской воды, стебельков водорослей, ломанных веток и комочков взвихренного ила. За ним замаячил гребень, поклеенный из фаршированных зыбью барашков.

Паника, вонзившаяся в сердце, заставила встрепенуться. Последний путь очерчивала свалившаяся по бокам дороги осоковая нива. Прикрыв ладонью лицо и прижав мокрую сумку к бедру, понесся вперёд, едва разгибая захолодевшие колени и не выпуская из поля зрения рубиновый рефлектор маяка. Озябший и продрогший, ломаемый ветром, пропаренный насквозь тёплой илистой ванной, бережно прижимая захолодевшим локтем к груди зашлепанную ошметками заветную ношу, выложился в паническом финишном рывке.

И необъяснимое скрытое наитие вдруг подсказало ему, что преследовать его некому.

«Эх, вы, руховцы [31]неотёсанные, записавшиеся в милицiанты. Свiдомая беспека послала вас за москалем в гарный Воронцiвск, щоб заловить. А вы даже не рискнули выйти на отмель, тилкi казённый боезапас распуляли впустую. Вам бы дастарханы клепать для турок, а для ваших сестёр там всегда свободная касса… Что-то барбос не лает, небось забился в будку и скулит… Гони, лошадь, гони!..»

Уже не таясь, перемахнул через ограду-сетку и устремился к двухэтажному старинному зданию, фасад которого плавно сливался с выложенной из белого камня башней. Слева от полукруглого выступа прятался ступенчатый вход. Собрав остатки сил, стремительно убывавших, он с разгона подскочил к двери и, врезавшись всем телом, дёрнул старомодный звонок.

«Тон!.. Тон!.. По́луто́н!.. Че́тверть то́на!.. И то́н!.. Мо́-ско́-вский “Спа-рта́к!..” No reply [32]. А я всегда болел за «Торпедо»… Ещё раз, громче и посильнее… сильнее…»

Приложив ухо к проминавшемуся намокшему кожезаменителю, стал медленно сползать вниз.

Казалось, все звуки затоптал расстрельный предураганный ливень. Прибой смял бастион оливковой рощицы и вылизывал волглыми солёными языками путь для наступавшего гребня. Вдруг чуткое ухо гитариста уловило посторонний звук. Кто-то, не спеша, спускался по лестнице внутри маяка.

Он отпрянул от двери, распрямился, кое-как упираясь рукой в косяк и держа другой сумку, выгнул поясницу, расправил запавшую от напряжения грудь, восстанавливая срывающееся дыхание.

Наконец, заскрипели кованые петли, и дверь осторожно приоткрыли.

«А вдруг эти поджидают…»

Сердце отозвалось резью, будто аорту полоснули лезвием, но зубы и язык сами прозаикали слова, которые два часа назад ему шепнул на ушко бездомный старик-гармонист Яша в сквере у Воронцовского горсовета.

– Пресс-с-службу з-заказ-зывали?..

– А, явился не запылился… А мы уж думали каюк москвичу… Незнакомый бородач захлопнул дверь, запер её на засов, включил свет в прихожей и отпрянул.

– Да тебе переодеться надо… Ты что, из могилы вылез?.. Через ко́су прошел?.. Ну, ты герой…

Снаружи послышался ужасающий грохот, сопровождаемый звоном бьющегося вдребезги стекла: штормовой атлантический вал, облапив косу, влепил двойной джеп неприятельскому маяку.

«Старорусская кладка, не прошибёшь…»

Впервые за много часов почувствовав себя в безопасности, счастливо оскалился, словно стерилизованный имбецил, оторвал от живота сумку и протянул технику-смотрителю:

– Я – мос-ск-каль… Т-там… с-с-вино-но-гол-ловые… «Опять успел…»

Последняя мысль подкосила ноги, и он провалился в никуда.