Джерри Джерико - Голос Бога

«Как я могла забыть! Без перца ничего не выйдет. Я быстро, Гави. Сейчас вернусь. Последи за супом, будь умницей. Тебе купить что-нибудь?»

«Сладкой кукурузы!» – весело выкрикнул мальчик.

Мать улыбнулась.

«Хорошо. Я мигом, Гави. Сиди здесь и жди меня. Да следи за кастрюлей! Я сейчас вернусь, понял? Я вернусь».

Гави выглянул в окно – она перебежала через улицу, скрывшись за большим чёрным зонтом. Больше Гави никогда её не видел.

В полной тишине сгущалась тьма. К вечеру тьма словно стала осязаемой, разбавленная паром из выкипевшего до дна супа. Часы тянулись бесконечно, а ночью время и вовсе застыло, и Гави понял, что застыло оно на долгие годы.

Он тщетно пытался разглядеть лица тех, чьи голоса он слышал над своей головой, чьи руки беспрестанно гладили его по волосам, чьё дыхание так сбивчиво холодило его шею.

«– Бедный ребенок… это надо же…

– …что с ним? …смотрит в одну точку. Он болен? Это пройдёт?

– …ужасно! Что же теперь?

– …мы не можем забрать его. Метраж не позволяет.

– …увезти в интернат. И там… а кто же поручится? Будем наблюдать…

– …соберите его вещи.

– …Гавестон. Гавестооон! …он не реагирует.

– …какой кошмар. Кошмар!

– …и заберите щенка. Пристройте его в приют. Да уберите же собаку!».

Пробудившись, Гави разлепил глаза с большим трудом. Он не знал который час, но по мутному алюминиево-серому небу за окном предположил, что было примерно восемь утра. Почувствовав движения хозяина, собаки, обложившие ночью его своими тёплыми телами, радостно завиляли хвостами и принялись потягиваться, распрямляя сильные ноги да позёвывая. Не умея сказать, они выражали своё сочувствие и поддержку беспрерывными поцелуями, вылизывая ему руки и лицо.

Вяло погладив каждого по макушке, Гави кряхтя встал с пола и поплёлся к окну. Выглянув навстречу прохладному утру, он тотчас убедился, что это была та самая улица, которую перебегала мать в тот злополучный дождливый день, укрывшись за стареньким сломанным зонтом. Квартира была другой – прежнюю Гави продал и купил поменьше этажом ниже. Оставшейся суммой он оплатил своё обучение в зооветеринарной академии, где получил специальность кинолога.

Гави устало опёрся на подоконник. Сон, полный видений и воспоминаний, утомил его.

Едва вспомнив своё прошлое, он уже запутался в вопросах и догадках о судьбе своей матери. Несомненно, она была самовредящей, и Благодать забрала её, увела туда, где, по словам Вессаля, она могла попрощаться с жизнью. Иными словами – на смерть. Но ведь она была такой сильной, столь долго сопротивлялась Голосу ценой ужасных мучений. Неужели она мертва? Неужели убита Благодатью? Могла ли она избежать этой страшной судьбы? Да и… в силах ли вообще человек избежать своей судьбы?

Гави сплюнул кровь, внезапной струёй вновь пролившуюся из носа, и закрыл окно.

Ему опять стало дурно. Необходимо было перестать об этом думать. Хотя бы на время. Хотя бы ради своих собак.

Сообщения между городами Халехайда проходили по высоким эстакадам, грациозно перешагивающим живописную местность громадными ногами-опорами. Опоры эти поддерживали рельсы, а также шоссе, бок-о-бок убегающие вдаль. Иных путей халехайдцы не прокладывали, и местная природа буйствовала в своём диком разнообразии между громадными столбами.

Промышленные пути к карьерам были тупиковыми, подъезды к деревням – эстакадными, и несомненно, природный мир благоденствовал, не осквернённый присутствием любопытного человека, охочего до девственности и красоты лесов и рек.

Заводы халехайдцы не прятали за чертой города, но селились вокруг них в непосредственной близости, оснастив систему выбросов усиленной фильтрацией. Впрочем, всё же лёгкая газовая вуаль, окутывающая улицы, была типичным обрамлением городского халехайдского пейзажа.

Крупные города Халехайда были густонаселены и монументальны, но ни один из них в красоте своей и процветании не приближался к Фастару – истинному титану инфраструктуры, кудревато поросшей вокруг громадных кубических кайолов, которые соседствовали с заводскими площадями и даже имели собственное производство.

Автомобильные шоссе опоясывали город, не сумев протиснуться в застроенный центр. Людям приходилось передвигаться по виадукам, возвышающимся над стадионами, тренировочными площадками и рынками, что теснились друг у друга под боком.

Тем не менее, не все фастарцы жили в дебрях железобетонных джунглей, иные селились ближе к окраине города вблизи автомобильных развязок. Иметь машину означало владеть несказанной роскошью, лишь немногие могли позволить себе личный транспорт, равно как и дома вдали от железных дорог и шумов производства.

Ингион Деорса был счастливым обладателем собственного автомобиля марки «Саверадса». Пользовался он им исключительно редко, поскольку проживал в Фастаре едва ли пару месяцев в году, пропадая в бесконечных разъездах. Нынче он задержался в городе намного дольше обычного, следуя воле доминуса. И потому регулярно ездил на своей блестящей «Саверадсе», курсируя между центром и домом, утопающим в цветущих деревьях – в Вишнёвом Доле жили многие состоятельные фастарцы.

Семейство Деорса славилось своей утончённостью и образованностью, и всё их жилище дышало любовью к искусству и тихой, безмятежной изысканностью. От блестящих отполированных столешниц и крышек роялей, натёртых полов, подсвечников и строгих картинных рам веяло тёплым камерным покоем и уютной аккуратностью. Мягкая мебель на вычурных ножках перекликалась с мягкими книжными переплётами, выглядывающими из обширных стеллажей – бережно здесь относились и к предметам искусства, и к гостям.

Но наибольшей мягкостью и учтивостью в доме обладал характер госпожи Агны Деорса, получившей от друзей и соседей прозвище «агнец». Она жила уединённо, месяцами не видя мужа и детей, наезжавших лишь по большим праздникам. Однако регулярно принимала у себя общество любителей поэзии и музыки, влекомое в дом Деорса аурой вдохновенных обсуждений халедского стихосложения.

Вместе с мужем они принимали общество иного толка. Когда тот задерживался в Фастаре, то непременно созывал к себе членов правительства, инфидатов и администраторов высшего уровня. Дом семейства Деорса редко пустовал, и с началом лета его обсыпанные вишнёвым цветом веранды практически каждый вечер гудели от монологов, обсуждений, музыки и звона бокалов.