Джерри Джерико - Голос Бога

Доминус опустился на колени перед согбенным Деорсой и, ухватив его за руки, приподнял с ковра.

– Ингион, мы знакомы пятнадцать лет, – твёрдо сказал он. – Я всегда уважал тебя и называл своим другом с великой гордостью. Ещё в семинарии я восхищался твоим блистательным умом. Ты всегда руководствовался в своих поступках и суждениях требованиями рассудка, здравого смысла, ты всегда был чужд различного фантазёрства… Рассудительный, здравомыслящий Ингион! Где же нынче твой трезвый ум? Неужто не понимаешь ты, что твои лёгкие прикосновения ранят этого ребёнка, как ранили бы и побои. Ты пытаешься говорить с ним на языке чувственности, но она свойственна лишь зрелым людям, для него твои сигналы звучат как угроза. Дети боятся неизведанного, и подталкивать их к нему значит калечить их души. Я веду к тому, Ингион, что насилию никогда не стать любовью. Ты заблуждаешься, именно об этом тебе твердит и Глас божий. Не отвергай его, он пытается помочь тебе, предостеречь тебя от ошибок и их ужасных последствий.

Деорса с неожиданной силой вырвал из его ладоней свои запястья и резво поднялся на ноги. Выудив из кармана белоснежный платок, он утёр от крови своё лицо и как ни в чём не бывало осклабился.

– Не было и нет с моей стороны никакого насилия. Я вёл к согласию, – сказал он. – Это честный путь. Я многое сделал для Экбата, чтобы он начал мне доверять. Я ни к чему не принуждал его и не намерен этого делать. Он сам решает, как ему поступать, и я уверен, он сделает правильный выбор.

– Нет у него никакого выбора, – покачал головой доминус, поражённо наблюдая за тем, как Деорса превозмогает боль и слабость. – Он не смеет оттолкнуть тебя, поскольку твой авторитет стал слишком силён. И он полностью беспомощен перед тобой…

– Помолчи, – грубо прервал его Деорса. – Твои жалкие проповеди мне наскучили. Я с великим трудом научился сопротивляться Голосу, неужели теперь ещё и тебе придётся рот затыкать?

– Ты не научился, – возразил доминус, поднимаясь с пола. – Глас божий медленно убивает тебя. Подчинись, пока не поздно, пока он даёт тебе шанс.

– Я всегда подчинялся! – вдруг бешено взревел Деорса, взмахнув руками. Доминус в ужасе отпрянул, прижавшись спиной к стеллажу. – Всегда чтил его! Всю жизнь жил его заветами. Слушал его бредни. А он жрал, жрал меня изнутри! Он пожирал! – Деорса хватил кулаком по своей груди так, что голос его дрогнул. – И я был обессилен. Безволен, голоден, неудовлетворён! Но теперь… теперь всё изменится.

– Ингион, ради всевышних богов… умоляю…

– Ради всевышних богов я и пальцем не пошевелю, – прошипел Деорса. – А ты… – он быстро подошёл к доминусу и дохнул на него горячим кровяным дыханием, – ты, если попробуешь мне помешать, пожалеешь. Если будешь трепать языком, это только ускорит мои планы, я заставлю тебя смотреть, как мой собственный язык исследует Экбата на вкус в самых неожиданных для тебя местах.

– Ты не сможешь… тебе не удастся, – прошептал доминус, – Благодать убьёт тебя.

– Убьёт, бесспорно, – усмехнулся Деорса, попятившись к столу. – Но не сразу. Я успею получить своё.

– О нет! – простонал доминус.

– О да! – горячо возразил Деорса. – А ты, болван в платье, молчи как рыба. Иначе клянусь, я исполню что пообещал тебе.

– Пресвятая Благодать да защитит нас, – зашептал доминус, спешно выводя символы на своём лбу. – Благословенный Гласом божьим, молю…

– Благословенный?! У тебя в башке паразит! – заорал Деорса, шарахнув кулаком по столу. – Ты болен!

Доминус, не видавший и не слыхавший ещё в своей жизни человеческой агрессии, был парализован страхом. Он в великом ужасе глядел в расширенные, налитые кровью глаза Деорсы и с трудом выдавливал из себя слова.

– Это ты болен. Тебя упекут в психиатрическую клинику.

– Я быстро выйду оттуда, – усмехнулся Деорса. – Им меня не вылечить. Я выйду, как и все обречённые. И сделаю всё, что спланировал.

– Благодать поведёт тебя прочь. На смерть. Ты не сможешь сопротивляться.

– Неужели? Знаешь, я очень долго тренировался. И заплатил за это большую цену. Заплатил болью. Да, Голос силён, я не могу изгнать его. Но глянь, что я теперь умею.

Деорса быстро разулся. Доминус дёрнулся в сторону, роняя из стеллажа книги.

– Ингион, что ты делаешь?

Некоторые пальцы на ногах Деорсы были перебинтованы. Ступая босыми ногами по ковру, он двинулся вперёд, быстро настиг доминуса и с немалой силой наотмашь ударил его по щеке. Тот вскрикнул и, отшатнувшись, врезался спиной в стеклянный стеллаж. Дверца треснула. Деорса вернулся к столу, поставил босую ногу на кресло и ухватился за мизинец. Раздался хруст. Деорса зарычал, но сдержал крик, закусив губу. Сломанный палец выглядел как прежде, хотя его обладатель теперь прихрамывал.

– Теперь ты убедился воочию, святой доминус, что я способен свершить всё, чего так жажду. Это невеликая цена за твоё молчание, – он указал на палец. – Я мог бы заплатить и больше. И сделаю это, если до того дойдёт. Но не советую тебе связываться со мной.

Доминус, схватившись за щёку, остолбенел на месте как статуя, в немом ужасе глядя на переломы Деорсы.

Тот неспешно обулся, стряхнул пыль с одежды, оправил волосы и вновь предстал перед доминусом в своём элегантном и выдержанном облике светского господина.

– Сядь, – велел он, указав доминусу на кресло. – Приди в себя. Через десять минут вернись в зал, горячо поблагодари Агну за чудесный вечер и убирайся отсюда. Послезавтра на празднике ты будешь ослепителен как никогда. Да от тебя будет просто за версту смердеть благодатью и безмятежностью, понял?

Не дождавшись ответа и бросив пренебрежительный взгляд на доминуса, Деорса изобразил на лице бархатную, радушную улыбку и покинул библиотеку, поспешив к гостям, ради которых с таким великим трудом и носил свою приветливую личину.

Доминус долгое время не шелохнувшись стоял на одном месте. И как ни уповал он на Благодать, на её мудрость и духовную теплоту, не мог отыскать ответов на терзающие его вопросы и отныне потерял покой.

Жарким летом Гави любил сидеть в тени на крыльце вольерного отделения. Бетонное крыльцо всегда было холодным и влажным и отлично спасало Гави от зноя. Он плохо переносил жару и обычно избегал солнца, пряча лицо под кепкой с длинным козырьком, а тело под лёгкими, светлыми рубахами. Целыми днями коротая время в ожидании спасительных сумерек, он постоянно пил холодную воду и прикладывал к щекам влажные, студёные бутылки из холодильника.

Его собаки, вывалив языки и тяжело дыша, валялись на полу в вольерах, где царил полумрак и прохлада. Иногда в перерывах между занятиями он и сам сидел с ними в вольере, чтобы развлечь приятелей беседой и охладить свою взмокшую голову.