Андрей Вейц-Ветер - Пламя в парусах. Книга первая

Однако бодрствование моё оказалось недолгим: проснулся я лишь на краткий миг, какой требуется, чтобы добрести до отхожего места и обратно, и, как только дело было сделано, – меня вновь сморило мертвецким сном, едва голова коснулась колкой соломы. И почти что половина всего грядущего дня пролетела для меня в подобном вот бреду.

Утро выдалось тёплым и солнечным, но то воспринималось лишь как помеха ко сну. Досыпая уже в телеге, я не раз и не два пытался продрать глаза, но… всё четно. Только после полудня вышло у меня пробудится, и к этому времени постоялый двор остался уже далеко позади, а мягкое утреннее тепло сменилось пыльною духотой.

Позавтракав сухарями, я сподобился спрыгнуть с телеги и немного пройтись пешком: размять нывшие с безделья суставы и разогнать застоялую кровь. Мать частенько повторяла, что, когда двигаешься мало, – то мясо у тебя дряхлеет и жилы ссыхаются! И, как по мне, звучало это более чем скверно и неприятно. Лучше уж такого избегать.

Хотя, на самом-то деле, прогулка была сейчас не лучшей затеей. Чем ближе к городу, тем сложнее становилось идти на своих двоих. Бескрайние рваные равнины всё сильнее разглаживались, будто скатерть на обеденном столе, а дубравы, овраги и буйное многотравье постепенно уступало посевным полям, лугам и пастбищам. Обычное дело: куда взгляд не брось – всюду он наткнётся если не на деревню, то на хуторок; там и тут отыщет озерцо, сад или, на худой конец, охотничий перелесок. Места эти были обжиты вдоль и поперёк, и потому-то дорога всё сильней забивалась прочими телегами и повозками, конниками, перехожими каликами и погонщиками скотины. Дорожная пыль стояла здесь коромыслом, а пеший легко мог угодить под тяжёлые копыта какой-нибудь животинки. Потому-то я и забрался обратно в телегу, супротив всякого своего желания.

Уже к вечеру клонило. Отец Славинсон встретил неких своих старых знакомых, что вели в город парочку гружёных осликов, и тут же зашлась у них оживлённая беседа, а я, поскольку был непредставленным, остался не у дел. Вновь устроился в уголке нашей скрипучей телеге на том, что помягче оказалось, и погрузился в раздумья.

А подумать-то было о чём.

Закрыв глаза, я принялся вспоминать события вчерашнего дня во всех мельчайших подробностях, какие только всплывали в голове. Перед мысленным взором они кружились всё равно что опавшие листья осенней порой. А разум мой был тем ветром, что срывал эти листья с ветвей. Так и эдак я трепал их, прилаживая одно к другому, выискивал у всех их некий общий исход, дабы разрозненная картинка сложилась в единое целое. Но, увы. Всё в пустую. Разум твердил, что между собой они никак не связаны; что всё это – одна лишь череда причудливых совпадений, и не более того. И только чутьё твердило об обратном.

Мимо, с криками: «Дорогу! Дорогу гонцу, несчастные!», – промчался всадник. Скакуна своего он гнал без устали, а пыль за ним поднималась вдвое больше той, что вставала от всех телег и повозок на дороге. В этой-то пыли он и исчез в мгновение ока – ещё быстрее, нежели появился, – и даже выкрики его поглотило душное марево. Эль недовольно фыркнула и мотнула головой; кто-то из путников принялся бранить гонца последними словами. Я же только сильней призадумался:

«А вот и ещё одно неясное знаменье, – всплыло в моём уме. – Гонец, скачущий во весь опор… не иначе, как с дурными вестями! Отчего же теперь мне ещё больше кажется, что небожители решили надо мной хорошенечко подшутить? Видать интересно им, сколь много дум выдержит моя голова, прежде чем треснет, как переспелая тыква».

И стоит признать: такое объяснение виделось мне наиболее вероятным.

Мысли и идеи; предположения и догадки; неожиданные ответы на все вопросы, и, миг спустя, столь же очевидное осознание, что ответы эти, – лживые, так и продолжили донимать меня, пока городок Гринлаго неспешно подымался из-за пыльного смога. Было ещё светло, но на небе уже вовсю зажигались звёзды, и в какой-то миг мне показалось, что лучше уж любоваться ими, чем выискивать призраков в сухой траве.

«Библиотека ответит на все мои вопросы, – наконец решил я. – Там я раздобуду книги и о драконах, и о чаандийцах, и разузнаю – как же всё это связано! И связано ли вообще?». Мысль эта казалась более чем разумной, а потому другими утруждаться я боле не стал. Просто позволил себе и дальше наслаждаться небом оттенка янтарной лазури, по которому некто щедрой своею рукою рассыпал крупную звёздную соль.

В общем-то, нет особой нужды подробно описывать время, проведённое в торговой фактории. Само по себе место это было беспокойным и шумным; скупалось и продавалось здесь всё, что только душе угодно – за любую цену и в любом количестве. Притом ведь, действительно в любом , ибо тот или иной товар подчас существовал лишь в виде клочка пергаментной бумаги, заверенной печаткой торговой гильдии. А там поди ещё разберись: действительно ли приобретённое добро занимает место на означенных складах, или же склады эти пусты? Но это, по сути своей, было и неважно, ведь сургучная печать в таких случаях стоила гораздо дороже. Именно эту торговую премудрость я и старался постичь.

И стоит сказать, давалась она нелегко.

Потому-то я покамест присматривался к торговле иного рода. К настоящей торговле , как я тогда думал, – той, в которой всамделишный товар не подменялся купчей, а в качестве оплаты взимались увесистые монеты, а не расписные векселя. Собственно, великое многообразие этих самых монет меня и подкупало! Привычные белолигийские гионы соседствовали здесь с увесистыми дворфскими арта́нами, инквизиторские саинт-кроны с эспарскими агрбами, а ещё были ллены, сонерены, волотецкие да́ри и многие, многие другие. Всё здесь шло в дело. Всё приносило доход. Кто-то и вовсе торговался мерами рубленного серебра и злата; кто-то выставлял драгоценности и каменья; кто-то расплачивался лакированными дощечками ведьминого дерева, и их вполне принимали.

Торговая фактория была маленьким городом в городе, – со своими, как я быстро уяснил, возможностями и проблемами. И хотя сегодня меня так и подмывало пристать к первому же меняле – показать ему чаандийскую монету и расспросить про неё всё, что только можно, я себя сдерживал. Молчал, держал ушки на макушке, и мотал на ус.

Ну а дела вёл отец Славинсон, который, едва нога его переступала порог фактории, преображался до неузнаваемости. Даже извечно сопутствующий ему винный аромат куда-то девался. Походка его в такие моменты приобретала важность, поступь – вес, а о цене на привезённые товары он договаривался эдак умело и скоро, словно и не священником был вовсе, а лихим торгашом прямиком из страны Перекупщиков.