Андрей Вейц-Ветер - Пламя в парусах. Книга первая

Я встрепенулся. Вскочил куда поспешней, чем следовало бы, – отчего опрокинул накидку, и холоднющая дождевая вода, что собралась в её складках, полилась мне аккурат за шиворот. Как вышло мне не вскрикнуть при этом – не знаю. Но то, что я увидел, едва лишь прояснился взор, поразило меня даже сильнее, чем эта немилосердная побудка:

Мимо телеги брёл целый отряд белолигийских гвардейцев: промокших до нитки, в грязных по самые колена ботфортах, и с лицами, хмурыми, что грозовое небо. Шли они свободным строем, даже не пытаясь чеканить шаг; арбалетчики рядом с мечниками, большинство – без щитов, и почти никто не носил уставных накидок. А это непорядок.

Вёл всех их пеший командир, который шёл в середине неровного строя, и которого я признал лишь по белой кайме его плаща. Точнее, она, очевидно, была когда-то белой, но ныне выцвела до оттенка гнилого свиного зуба. Ещё по военной академии я помнил, что за подобную небрежность грозил трибунал. Одно дело: попачкать офицерский плащ в крови и грязи во время боя, и совсем другое – довести его до состояния тряпки в мирное время; когда доброму люду угрожают разве что волки да оводы. Гвардия – это ведь тебе не просто наёмная стража. Доблесть и дисциплина здесь ценятся дороже золота и наград.

И, тем не менее, ладонь моя сама сжалась в кулак и рванулась к груди! Солдатский быт я уважал, и не отсалютовать гвардейцам оказалось просто выше моих сил. Жаль только, что привычка эта сработала раньше, чем я углядел неладное. А ведь оно было более чем очевидно.

Мне неведомо, как это было заведено в других провинциях и у других империй, но в нашем краю гвардейские разъезды наведывались в города, хутора и сёла хотя бы разок в месяц. Очевидно, просто чтобы показать всем и каждому: гвардия – бдит.

Для Падымков, правда, это создавало немало неприятностей: моей матери и другим нордам, к примеру, приходилось пережидать время в лесах. А ведь иногда на пару-тройку дней затягивалось. Да и полковой командующий навряд ли обрадовался бы, узнай он, что местные, оказывается, так и эдак якшаются с контрабандистами.

Хотя, быть может, они и так это знали?

На моей памяти проблем никогда не возникало, однако, когда гвардейцы уезжали, всякий, кто состоял в деревенской старши́не, потом ещё неделю злой ходил, будто в кашу ему коза нагадила. Мне об этом мало рассказывали, но умом-то я понимал, что на поясах тех гвардейцев наверняка позвякивали новёхонькие кошели с несколькими сотнями гион серебряной чеканки. Хоть и мал я был, но такие вещи уже понимал. Обязан был понимать.

Что поделать – в гвардии тоже водились свои мерзавцы.

Тем не менее, сейчас-то дело обстояло совсем иначе!

Солдатам был дан приказ выдвигаться, и они его выполняли – тут-то всё понятно, приказы не обсуждаются. Но хотел бы я взглянуть на того, в чью светлую голову пришла мысль отправить гвардейцев на марш сейчас; в такую-то погоду! Ради чего, интересно? Почему не конный разъезд? Почему, в конце концов, командир отряда сам шлёндает по грязи, вместо того, чтобы ехать верхом? Почему он так неопрятен; почему идёт не во главе колонны, – или хотя бы не в арьергарде, – и ещё c десяток других «почему?».

Мне пришла в голову мысль, что, быть может, этот отряд провинился в чём-то, но тогда возникает другой вопрос. Вопрос уставного оружия, ибо с ним тоже всё было неладно. Рядовые гвардейцы использовали в бою длинные мечи и щиты, короткие пики и алебарды; а арбалетчики составляли отдельный взвод. Вооружение же этих более-менее походило на гвардейское… но вот разве что только походило . Я углядел длинные и короткие сабли, палаши, пару бердышей, рогатину и даже окованную дубину, хотя всех прочих перещеголял некий тип, шедший вровень с командиром. Возвышался он на добрых полголовы среди всех прочих, а свой абсурдно большой меч – длиной без малого в человеческий рост! – нёс без каких-то видимых усилий, небрежно забросив тот на плечо. Доводилось мне видеть двуручное оружие в академии, но чтоб такое – ни разу. Слишком длинная рукоять, слишком широкая гарда – будто со знамени сорвали полотнище и взяли его за клот. Меч такой выглядел гротескно… но, тем не менее, до одури грозно.

Да и сам хозяин меча был своему оружию подстать. Заместо доспеха носил он богато украшенную куртку с пышными рукавами, – и нисколечко даже не пытался защитить её от непогоды. Его лицо являло собой портрет беззаботного благородства, почти блаженства, даром что ни один из его товарищей этого не разделял. Он был лыс, чисто выбрит, улыбчив, и одним своим видом пугал, если уж говорить честно, до икоты.

Однако, мне и в голову не пришло отвести взор. Разглядывал я его с интересом; и его, и всех прочих гвардейцев. Лысый же, заметив моё любопытство, расплылся в ухмылке и чуть подправил меч на плече. Так, чтобы тот «случайно» показался из ножен.

И, сделав так, он в голос рассмеялся! Это удивление на моём лице его так сильно развеселило. А всё потому, что лезвие огромного меча оказалось не обычным, прямым, – как у всех прочих мечей, – а волнообразным, будто само пламя драконово! Зачем оно так причудливо выковано, я и малейшего представления не имел, однако сразу же догадался, что оружие это совсем непростое.

Да и сам этот человек явно был не так прост.

Это был наёмник ! Настоящий наёмник, а не какой-то там гильдейский смутьян.

Однако, поняв это, я даже удивиться толком не успел. В тот же миг на меня зыркнул командир отряда, и я в спешке опустил глаза. Взгляд его был жесток, а сам он выглядел как человек лихой и, пожалуй, скорый на расправу. Даже если б и были у меня силы выдержать его взор, искушать судьбу я бы не стал. А сил этих, признаюсь, не было.

Отряд прошествовал мимо, а один из последних гвардейцев со злобной усмешкой саданул по телеге топориком, отсекши от борта немалую такую щепу. Я побоялся как-то его упрекнуть. Отец Славинсон тоже промолчал. Все радости этого дня осыпались для меня прахом и залой, а переживания вспыхнули стократ сильнее прежнего.

Только когда гвардейцы достаточно удалились, и спины их стали не больше пальца на вытянутой руке, я осознал, что дышу прерывисто и неровно. Но так я и не смог уяснить для себя: то ли это от злости, то ли всё-таки из-за страха. Дождь взял передышку, небо тоже малость прояснилось, но едва ли от всего этого становилось хоть чуточку спокойнее.

Отец Славинсон шумно выдохнул:

– Фу-ух. Ну дела… – произнёс он, и, толи мне показалось, толи голос его действительно дрогнул.

Но, в отличии от него, я ни единого слова из себя выдавить не мог. В груди у меня всё клокотало, в глотке пересохло, а само горло будто бы сдавило – не иначе как тревогой. И продолжалось так до тех пор, пока отряд полностью не скрылся из виду; и ещё немного.