Андрей Вейц-Ветер - Пламя в парусах. Книга первая

– Разумеется, Энилин, как и всегда, слово даю, – отозвался тот. Славинсон, как и я, тоже разжился походным плащом, укутавшись в него с ног до головы, а лошадку свою от непогоды укрыл попоной из вощёной кожи. Эль держалась молодцом, – не капризничала. – Не переживайте, друзья мои, у меня ни один проказник не забалует. Всё будет по воле всевышнего! Уповайте на Светлого Гайо, хм, даже в такую непогоду. До скорой встречи!

Преподобный хлестнул вожжами, и телега, со скрипом и чавканьем грязи из-под осей, тронулась с места. Проводить нас вышла едва ли не половина деревни: даже старик Пит, хотя он единственный относился с Славинсону предвзято. Даже Лея, хотя гроз она побаивалась и на дух не переносила столь же сильно, сколь и высоты.

Даже Себастиан. Хоть и был он человеком разговорчивым, но, в основном, держался особняком. Ну а ныне, видно, решил изменить этому своему принципу.

Я попрощался с ними со всеми.

Проезжая мимо старого домишки пекаря, что единственный стоял на отшибе, я не без удивления приметил того чаандийца – Такеду, – которого не видел с самого утра. Он делил веранду с незнакомцем: неким крепким мужичком среднего роста, с темнеющими короткострижеными волосами и чисто выбритым лицом. Окажись я к нему чутка ближе, наверняка бы разглядел ещё и нос с горбинкой, и, как сказала Лея, светлые голубые глаза. Значит, это и был наш новый пекарь Ричард. За праздничным столом я его не заприметил, хотя и сам провёл за ним не так уж и много времени, так что воочию увидел его впервые. «Наверное, он очень стеснителен», – подумалось мне. Тем удивительней казалось то, что они с чаандийцем так скоро нашли общий язык.

Уступив мимолётному порыву, я приподнялся и помахал на прощанье и им тоже.

И, к моему вящему удивлению, Ричард ответил! Облокотившись на поручень, он зажал курительную трубку в зубах и взмахнул освободившейся рукой. Правду Лея сказала: человек он был добрый и хороший; такое видно сразу.

Эх, милая моя Лея…

Жаль, я тогда не знал, что вновь увидеть её мне уже не суждено.

Дождь обрушивался подобно прибою, начинаясь так же внезапно, как и заканчиваясь. А вот ветер повадился хлестать постоянно. Отец Славинсон затянул какую-то заунывную песню, а мне пришло в голову получше укрыть поклажу под брезентом, – его края то и дело вырывало из креплений хладными порывами, а если некоторые из товаров промокнут, будет нехорошо.

«Тише едешь – дальше будешь», – истина для наших мест. По ощущениям и пары минут не прошло, а Падымки уже скрылись из виду, не оставив и следа после себя. Будто колея, по которой мы катились, пролегала тут просто так, без какой-либо причины, и вела хорошо если к некоему клифу с живописным видом на море; а то и вовсе – в никуда. Потому-то в нашу деревню так редко попадали путники из Гринлаго и других ближайших поселений. Они знали, что вдоль реки, на границе с лесом, есть некая дорога. «А куда она ведёт-то?», «Да уж ведёт куда-то, наверняка…», – на том предположения и заканчивались.

По сути, единственными регулярными, хотя и в меру редкими, посетителями для Падымков были сборщики податей, гвардейские конные разъезды, да дворфские торгаши с их стряпчими, – правда последние забредали, в основном, по ошибке, сбившись с пути.

А вот первым двум лучше б у нас вообще не появляться!

Сверкнуло. На этот раз – особенно ярко. Не иначе как молнию метнула сама Мэф – дух-покровитель равновесия, верного выбора, правды и обмана, и, ко всему прочему, ещё и погоды. Она – одна из шестерых, что навеки подле Светлого Гайо. В соборе Гринлаго я видел её барельефы – они очень красивые, хотя теперь мне начинало казаться что, вполне возможно, так Покровительница могла бы показывать, что недовольна нами.

За решение отправиться в путь в столь недобрую погоду, например.

Я вынырнул из-под накидки, желая спросить это у преподобного – он же всё-таки священник! – но замолчал на полуслове. Отец Славинсон явно пребывал не в духе, и даже свою песнь уже не распевал, а недовольно бурчал. Я решил, что, быть может, он и вовсе забросил пение и теперича тихонько гневается на то самое дело , что вынудило его отправиться в дорогу, – и, потому, целиком обратился в слух, надеясь расслышать подробности. Но всё в пустую. Отец Славинсон, не иначе как заметив, что я притих, глянул через плечо и захлопнул рот на замок. Я остался ни с чем.

Снова зарядил дождь. Призрачная луна так и не явила себя во всей своей красе, продолжив стыдливо скрываться за тучами, но я-то знал, что она по-прежнему где-то на небосводе: покуда не поглотит её горизонт, будет особенно зябко. Тяжёлые холодные капли вновь обрушились мне на темечко, и я поспешил получше закутался в накидку, приспособив её на манер походного шатра. Хоть и довольно маленького, но тёплого и в меру просторного; с небольшим «оконцем», выходящим на лес.

Устроился в нём – как пёс в будке; так удобно, как только сумел.

Однако следить за проплывающим частоколом елей и сосен мне очень скоро наскучило. Обычно, во время таких поездок, я шёл на своих двоих, и если не донимал словоохотливого священника расспросами обо всём, то просто позволял себе гулять по окрестностям, забираясь в телегу лишь для краткого перекуса. Сейчас же у меня даже хорошей книги под рукой не оказалось. Да и чем могла помочь книга? Под накидкой было достаточно темно, чтобы читать; да и снаружи не сильно-то лучше. К тому же шёл дождь – верный и неотвратимый убивец всех рукописных текстов.

«Надеюсь, – подумал я, – мы успеем добраться до постоялого двора ещё затемно… или хотя бы до переправы! Всё лучше, чем провесть целую ночь под проливным дождём».

От раздумий меня отвлекло нечто в подлеске. Некое осторожное, робкое движение. Приглядевшись, я увидел ласку, что выбралась из чащобы под власть дождя. Она неспешно рыскала в траве, выискивая что-то – тяжёлые капли нисколечко её не пугали, – и задорно шмыгнула в лес, едва лишь грохнула очередная молния. Замерла там в ветвях низенькой ели, и принялась лакомиться тем, что успела для себя добыть.

Видя всё это, я, против всякой своей воли, улыбнулся. Неосознанно, но тем не менее тепло. «Раз уж такого малыша погода не пугает, – решил я, – то и мне терзаться нечем». А ведь и в правду: да, погода-то была хмурой, но… что с того?! Это не первая гроза на моей памяти, да и не шла она ни в какое сравнение с теми штормами, порою приносимыми морем. «В Никс-Кхортеме бури и того хуже, – напомнил себе. – О, Никс-Кхортем, далёкая и расчудесная земля моих предков, где снег ярче и горячей пламени».

Преисполненный тёплыми мыслями о самом промозглом краю в мире, я задремал.

И не сказать наверняка, сколь долго длился мой отдых, но разбудили меня лязг и грохот железа, хлюпанье грязи под гнётом десятков пар сапог, и… голоса. И здесь стоит принять моё удивление на веру, ведь звуки эти для нашей са́кмы были той же редкостью, что и дракон на горизонте. Особенно в столь поздний-то час. Особенно в эдакую погоду.