Андрей Вейц-Ветер - Пламя в парусах. Книга первая

На миг я позабыл себя. Взор у меня помутился, дыхание застряло в глотке, судорога стянула грудь цепью, а кровь – заиндевела, будто воды ручья в зимнюю пору.

Лишь каким-то десятым чувством я уразумел, что это посторонние проникли в здание библиотеки, и что первым же делом мне следует загасить лампу, дабы не выдать себя. И только лишь потому, что всё остальное моё естество по-прежнему пребывало в смятении – всё это-то я и проделал. Поднял плафон, сдул испуганный огонёк и ладонью разогнал робкие потёки дыма, будто те и сами не затерялись бы средь книжной затхлости; после чего сгрёб фолиант с кафедры и забился с ним под ближайший стол.

И только после этого осознал и самого себя, и то, в какую же беду я угодил.

Голова моя пошла кругом, перед взором заплясали чёртики; я едва удержался от того, чтобы не пасть без чувств прямо здесь! А случись оно так, и всё было бы кончено.

Шутка ли, но спас меня голос градоначальника: он, оказывается, был как у молодого тура – громогласный и продирающий до самых потрохов, хотя человек этот являл собой картину старости и нескладности. Именно про таких-то и говорили, что разбудит даже мёртвого. Ругань его шла откуда-то извне; бранился он злобно и страшно! Ненависть в его речах лишь добавляла мне дурноты. В какой-то миг и вовсе почудилось, что человек этот спешит исключительно по мою душу – желает лично покарать спесивого юнца, возомнившего, что в праве пользовать его библиотеку! В мыслях у меня тотчас же пронеслись унизительные колодки, порка и побои. А то и вовсе: изгнание, темница, или с десяток лет жизни на рудниках! А может и того хуже… И, представляя всё это, я лишь сильней и сильней сжимался под столом, кляня собственную несчастную судьбу.

Даже и не заметил, как закусил корешок прижимаемой к груди книги. Все силы ушли у меня только на то, чтобы не зарыдать от нахлынувшего страха, горечи и досады…

А вот и сам бургомистр: и десяти ударов сердца не прошло, как он ворвался в библиотеку, появившись в дверях коридора для прислуги. Громко ступая, прошагал всего в паре аршин рядом с тем местом, где я скрывался, и направился к винтовой лестнице; а следом за ним семенило ещё двое. Шествовал он тяжело, дышал громко, а с каждым выдохом срывалось с его уст очередное гневное проклятье.

Однако же на меня он и толики своего внимания не обратил! Ни он сам, ни слуги, что спешили за ним попятам. А это означало, что я – слава Гайо! – ошибся: торопился бургомистр вовсе не по мою душу, и про меня, скорей всего, даже и не подозревал!

Мало конечно в том было поводов для радости, но чтоб перепуганному юнцу, прятавшемуся под столом, удалось взять себя в руки – как раз-таки хватило.

Я раскрыл глаза, утёр катившиеся без конца слёзы, чуть подобрался, отдышался уже спокойнее, и, за неимением ничего другого, целиком обратился в слух.

И как раз вовремя. Бургомистр, спустившись на первый этаж, внезапно затих, будто ругать встряла ему поперёк горла. Тишина повисла такая, что страх мой, едва отступив, принялся всходить с новой силой. Что так разгневало этого человека? И что́, прямо вслед за этим, заставило его столь внезапно замолчать?! Любопытство взяло верх, и я, закусив губу и всё так же прижимая книгу к груди, выбрался из-под стола и пополз к балюстраде. Хотя бы одним глазком глянуть, что же там такое происходит.

Картина мне открылась следующая:

Трое стояли напротив дверей библиотеки, прямо перед замершим бургомистром. Первым был Гренно. Привратник. Расположился он ближе всех к выходу, и, судя по всему, готовился удрать под любым, даже самым неблаговидным предлогом. Впотьмах его лицо виделось серым. Ужас, что на нём застыл, оказался знаком мне как никогда прежде.

А вот двое других незваных гостей напротив – пребывали в абсолютном спокойствии. Страх, неловкость и предубеждение нисколечко их не стесняли.

То были некие благочестивые господа, и никак иначе. Юношу, с зализанными назад волосами цвета воронова крыла и одёже подстать, выдавало лицо – благородное, надменное и бесконечно целеустремлённое, хоть и скрытое на три четверти тенью, аки полумесяц. А женщина рядом с ним: высокая и стройная, будто молодая осина; в тёмном искристом платье не по погоде, и с вуалью, скрывавшую её лицо пуще всяких там теней. Возвышалась она и над юношей, и над бургомистром, и держалась с тем исключительным величием, пред которым разве что бездушному камню под силу не склониться; да и то, только лишь потому, что камни – извечно павши ниц.

Слуги так и поступили. Грохнулись об пол как по команде, наверняка разбив себе колени в кровь. Да и я припал ещё ниже; хотя скорей под гнётом всё того же страха, нежели с почтением в сердце к знатным господам. Бургомистр же остался недвижим.

И, на поверку, это как раз-таки и смущало сильнее всего. Стоять он слишком неподвижно! Будто дерево, или статуя какая. Стоял мгновение, другое, третье… и вот на ум мне явилась жутковатая мыслишка: не иначе как бургомистр – уже мёртв! Вообразить себе нечто подобное оказалось проще простого: как всего мгновение назад ему вонзили кинжал прямо в сердце, как затих он в своей гневной тираде, как всего через миг-другой его бездыханное тело осядет на пол, и как слуги вместе с несчастным Гренно осознают наконец, что увиденное подвело финальную черту и их жалким жизням тоже!..

Но нет. Бургомистр был жив-живёхонек. Я вздрогнул, когда он неожиданно отмер и выхватил некий свиток из рук темновласого юноши. Высокие потолки библиотеки тотчас же огласились треском раздираемой в приступе гнева бумаги.

– Со всем почтением, господин бургомистр, в этом не было необходимости, – начал юноша прохладным как северные ветра тоном. – Рекомендательное письмо от…

– В бездновых глубинах видал я ваши рекомендательные письма! – прервал его градоначальник, продолжая изрывать послание в мелкие клочки. – Знаю я, кто вы. Вы – воры! Воры, что раз за разом приходите грабить мою коллекцию, мои бесценные книги!..

– Экспроприировать , – пропела будто единой лютневой струной женщина, чьё лицо скрывала вуаль. – И далеко не всю вашу коллекцию, господин, а лишь некоторые из покоящихся в ней трудов. В пользу его Высокопреосвященства, разумеется, как же иначе.

Эти слова – или, скорее, эта интонация – бургомистров пыл-то поостудила. Да и на меня подействовало. Я чуточку расслабился, а с души у меня сползла целая скала, – что никакого смертоубийства не произошло, и что не пришлось мне делаться ему свидетелем.

– Экспроприировать, – повторил я тихонечко, пробуя это непонятное слово на вкус.

Чудно́е. Речь тех, кто, как говаривал мой отец, на свет родился с серебряной ложецой во рту, – она вся вот такая вот замудрённая. Даже в книгах ничего подобного вычитывать мне не приходилось. Отец ещё рассказывал, что, когда он в сотне служил, то частенько с высокородными господами виделся. Говорил, что даже дышать нашенским воздухом им было как-то тяжко и непривычно. Не то, что нам самим, обычным-то людям. Признаться честно, только сейчас мне подумалось, что это он не буквально имел в виду…