Надежда Черпинская - Ворон и радуга. Книга четвёртая

Но даже если весь мир вокруг будет кричать в уши: «Она не твоя, она тебя предала, ты ей не нужен!», он поверит только её глазам, только глазам.

Одна капля смертельного яда безразличия в изумрудных омутах способна сделать то, что даже Лидонскому ущелью не удалось. Но пока Ворон не готов сложить крылья!

Она была самой красивой.

Эл остановился вдалеке, бросив лошадь у коновязи, смотрел, любовался и не мог сделать ни шагу.

Чем ближе к Сальвару, тем сильнее билось в груди сердце, волнение охватывало.

И, въехав в ворота городка, он не сразу направился к домику известной швеи – сперва заглянул на рынок, купил подарочки, чтобы не с пустыми руками явиться.

Всё время тянул, сам над собой посмеивался – чего разволновался так? Предчувствие скорой встречи нечто такое в душе пробуждало, что даже чёрные, стылые мысли о Насте отступали прочь.

В конце концов, подъехал к дому Вириян, спешился и тут приметил стайку детворы, занятую в сторонке какими-то детскими забавами.

Двое растрёпанных пацанят и четыре девчушки… Самые обычные. Издали, так и вовсе, все на одно лицо. И лишь она была другой, выделялась среди них необъяснимо.

Ворон сразу её узнал. Хотя сейчас она мало походила но того пугливого маленького птенца, что он подобрал в Берфеле.

Нарядное голубое платьице, новые туфельки, аккуратные тёмные косы. Красавица!

Но даже не это отличало Граю от её подружек. Держалась теперь иначе: спокойно, уверенно, статно. Вот что значит, ребёнок в любви растёт и заботе.

Граю что-то там друзьям разъясняла, указывала… И слушали все, даже пацанята, в рот заглядывали. Явно в этой ребячьей стайке она заводила. Ну, вся в него, да и только!

Эл хотел окликнуть, но язык вдруг подчиняться перестал, горло сдавило. Стоял, смотрел, как истукан, и даже позвать был не в силах. Улыбался. Глупо, гордо и счастливо.

«Моя – самая красивая!»

Мысль эта по сердцу царапнула, напугала даже.

«Моя?»

Эл задумчиво поглядел на девочку и сам себе ответил:

«А разве нет?»

Она стала «своей» с того самого хмурого утра в Берфеле, когда в его похмельную голову пришла мысль забрать Воробышка с собой. Наир тогда говорил, что он спятил. А Эл уже понимал, что иначе поступить не сможет. Потому что Вифрийский Ворон никогда не бросал «своих», а она была именно «своей».

Она засела в его сердце слишком глубоко. И самое забавное, что извлекать эту занозу оттуда не было ни малейшего желания.

Родная, по-настоящему любимая, самая лучшая на всём свете! Без улыбки смотреть невозможно, хоть в глазах и плывёт немного. Воробышек его маленький! Великая Мать, неужели есть в мире большее счастье, чем смотреть на эту пичугу?

Наверное, есть… Например, смотреть на собственных детей, рождённых твоей любимой женщиной. Но это счастье ему так и не удалось изведать. А ведь если бы тогда, с Аллондой, всё вышло иначе, очень может быть, что у него сейчас была бы вот такая же красавица, только белокурая… Или вот такой клоп со сбитыми коленками, как белобрысый пухляш рядом с Воробышком.

И не было бы Насти…

Но ведь её и так нет. Уже нет. Её ты тоже потерял, Ворон!

Ох, твою ж! Всё, выкинь её из головы, выкинь! Доберешься до столицы, будешь думать о ней.

А пока… Улыбайся! Вот твоё солнце и истинный смысл жизни.

Граю тебя вытащила из Бездны, на свет её души ты словно мотылёк полетел. Она ждала тебя. Только поэтому ты здесь. Живой. По-настоящему живой. И сердце бьётся неистово и гулко.

Граю бросила взгляд мельком – видно, любопытно стало, кто это у их дома остановился. Отвернулась, продолжая свои игры. И вдруг крутанулась резко, глазёнки распахнула, взвизгнула и сорвалась с места, словно стрела с тетивы.

Эл упал на колени, ноги подкосились, руки протянул навстречу, поймал её маленькую, невесомую, хрупкую. Ну, пичуга, как есть, пичуга! Обнять страшно, такая нежная.

А она ручонками шею обвила, уткнулась в плечо и заревела.

– Здравствуй, цыплёнок! – шепнул чуть слышно, прижимая к звенящему набатом сердцу.

Поцеловал в нагретую солнцем макушку.

Она немного отстранилась, стирая слёзки, заглянула ему в лицо.

– Ты вернулся! А я знала, что ты вернёшься. Я тебя сильно-сильно ждала!

Он улыбался в ответ, хоть горло саднило, и в глазах – непривычная пелена солёной влаги.

«Одна ты меня и ждала, сердце моё!»

– Я же тебе обещал, – со всей серьёзностью напомнил Ворон.

Она снова прильнула к плечу, а сама рассказывала, всхлипывая поминутно:

– Я помню. Мама Вириян научила меня молиться. И я каждое утро просила Великую Мать, чтобы она тебе помогала. Честно-честно, я каждый день тебя вспоминала и просила беречь! Великая Мать – она очень добрая, как ты, и как Вириян. Она обязательно услышит, если её попросить!

Маленький мудрый Воробышек… Если бы ты знала, сколько истины в твоих словах!

– Я знаю, Воробышек! Она тебя слышала, – заверил Эл. – И оберегала меня. Это так. Однажды я даже видел её!

Вот в это она поверить не спешила. Взглянула исподлобья – ведь взрослые так часто над детьми подшутить любят. Да, в такое даже ребёнку поверить сложно. Но Эливерт уже знал: в жизни бывает действительно всё, нет невозможного.

Ворон продолжил серьёзно и невозмутимо:

– Правда! Видел. Вот как тебя сейчас.

По коже непроизвольно мурашки пробежали, стоило вспомнить тьму Бездны, свои видения там и разговор с Матерью Мира..

– Мне тогда грозила большая беда, а она меня защитила. Это ты меня спасла своей молитвой… Воробышек мой маленький!

Он прижал её ещё крепче, благодарность переполняла, нежность переполняла, и от этого света в душе сейчас становилось больно. Чернота внутри упиралась, уходить не хотела, но рядом с этой девочкой не оставалось места для боли, для тьмы, для грязи, для отчаяния.

– Эливерт, мы тебя так ждали! Не уезжай больше никогда! – она прижалась нежной щечкой к его шраму, уползавшему по скуле к виску. – Я опять буду молиться, чтобы ты навсегда остался. Пусть Великая Мать так сделает! А мама Вириян… Она тоже за тебя молилась, я слышала. Ты зря думал, что она на тебя сердится. Она говорит, что ты ей подарил счастье.

Он почувствовал, как она улыбнулась широко.

Потом эта пигалица отстранилась, посмотрела хитро и гордо пояснила:

– Это я – счастье!

– Знаю, цыплёнок, знаю! – рассмеялся Ворон. Искренне, звонко, легко. – Ты – единственное настоящее счастье на всём белом свете!

Вот оно подлинное счастье! И настоящая любовь. Любовь, чистая и светлая, как слёзы радости на её щеках. Маленькое чудо в его руках.

Вот за что стоило бороться с самой смертью! Вот за что надо Всеблагую благодарить! За то, что он снова здесь, и снова видит это чудо.

Жестокий урок Светлых Небес не прошёл даром. Видно, нужно было сдохнуть, чтобы наконец понять, что все эти годы и не жил вовсе. Теперь открылись глаза. Теперь он знает цену жизни и смерти, и знает, что в этой жизни имеет подлинную ценность.