Аландр де Маргон - Сахарные туфельки, Граваль, или Все вокруг круглого стола. Хроники Камелота

Как-то однажды, поздней совсем осенью, захотелось королю Артуру поохотиться. Ну раз так уж хочется, то и отправился он, конечно, на охоту, да только лучше бы все ж не отправлялся. День-то был хмурый и слякотный, и попромок король насквозь и попромерз порядком, так что кроме злейшей простуды никакой прочей добычи и добыть не сподобился.

Ну и прихворнул в результате основательно. Так что, лежит король Артур, который уж день в постели и ни рукой, ни ногой колыхнуть не может так его хвороба вконец одолела. А внутри у него чего-то там пыхтит и даже как бы и похрюкивает.

День он эдак-то лежит, да другой лежит. А на третий лекаря-медикуса своего кличет – Исак Иваныча во имени, значит. А как лекарь тот умелый вскоре явился, то и стал ему Артур-король про свои недуги поскорей докладывать.

– Чегой-то, говорит, у меня в нутрях-то вроде никакого порядка не стало. То ли косточки там какие-то поиспортились и фигуре не соответствуют, то ли внутренняя органическая сила куда-то тайно истекает. Посмотри-ка Исак Иваныч ученыим своим вострым оком: чего-сь это там такое неладное приключилося, сделай, мил человек, такое одолжение.

Медикус Исак Иваныч короля Артура долго осматривать да прослушивать не стал, потому как изрядно в лечебной науке понаторел и болесть всякую уже за версту чуял. Да и всю фигуру-то королевскую давно уж, оком своим медицинским – словно как бы рентгеном насквозь просветил.

Ну, да и нос-то у него от природы тоже, как-то этак особо загнут был и тем самым ко врачебному ремеслу очень уж приспособлен – чтобы, значит, всякое недужное состояние легче разнюхивать. Ему только раз ноздрей шмыгнуть и весь диагноз готов, потому как диагноз-то собственно носом и оканчивается, «нозом» то есть – ежели уж окончательной точности в сем вопросе держаться.

– У Вас, говорит, Ваша королевская величественность, свинка некая во внутренностях завелась она-то на всю телесную организацию так болезненно и влияет, а черная она или же белая, того сказать не могу, по той причине, что организм у Вас все же не прозрачный.

– То-то, – Артур говорит, – замечаю я, что хрюк из меня непривычный какой уж день идет, а это свинка оказывается там квартируется. Ну и чудеса! Видать болестей-то на белом свете как зверей в лесу! Забавно сие весьма, говорит, да только как же свинку-то энту самую из внутренности моей теперь на свет Божий извлечь?

– А можно, ваше величество, в брюхе-то просто дырку проковырять, – лекарь-медикус объясняет, – и свинку сию за уши из внутрей и повытянуть. Или опять же, к примеру, давать ей составы всякие отравленные да пития ядоносные, что б ей, стерве-то хрюкающей, жить в брюхе совсем уж тошно стало. Тут она от эдаких-то снадобий спасаясь и сама скоро наружу повыскочит ежели, конечно, не сдохнет еще того раньше.

– Хе, хе, – только было и покачал король Артур головой, – а как же питанья-то этакие скверные свинке эфтой подавать прикажешь? Отраву-то сию пакостную, чаю я, мне сперва вкушать придется? А она-то, тварь-то хрюкающая, может еще и прехитрая окажется? И не станет поди дряни-то всякой вредной употреблять? И может от таких-то лечений скорей наше королевское величество, чем она сдохнет?

– Ну, на этот случай у меня еще и другой вариан имеется, запасной, – Исак Иваныч-медикус говорит, потому как у него обыкновенно всегда и на все имелись запасные варианты.

– Известно ведь, – говорит, – что всякое свинское существо к жратве более всего пристрастия имеет. И коли ей в сем занятии препоны положить, то непременно она иного места искать станет, что посытней, да повольготней будет, а прежнее непременно уж поскорей оставить поспешит.

– Ну, с препонами-то, – Артур-король говорит, – это уж совсем иное дело. Чего ж сразу-то не сказал?

И решил король сперва испробовать воздержательную процедуру и стал тут вовсю поститься, а то и совсем ни еды ни питья не употреблять. Ну, а свинка во внутренности королевской, питанья никакого не имея осерчала, конечно, хрюкает беспрестанно – почти что рыком львиным, брыкается, да и ножками свинскими вовсю потопывает.

– Я, говорит, не для того сюда, в брюхо-то королевское влезла, чтоб с голоду тут загибаться. У меня, говорит, свои резоны имеются. Я не какая-нибудь там сельская хрюшка-свинушка, а благородная свиная дама. Я, говорит, в животе у самого короля бритского помещаюсь и посему требую с персоной своей и достойного обращенья и прочего уваженья!

Думала, теперь-то вот уж, в брюхе у их величеств досыта налопаюсь да напируюсь, а тут оказывается никаких тебе рататуев, голодай себе хрюшка – да радуйся! Хуже уж чем в джунглях африканских условия! Тоже мне – король называется! И сам не ест – и другим не дает.

Но хоть и голодно ей, а все ж наружу выходить, рыло такое свиное, не спешит, потому как прежде-то не в пример плезирно да сытно было, ну да и раздалась она вширь оттого преизрядно, так что даже и вход-то, чрез коий она прежде во чрево королевское вступила теперь уж и узковат для нее оказался.

А Артуру-то королю тоже ведь долго ждать интересу нету, во-первых: есть-то и ему хочется, да и дела у него кроме того свои важные королевские стоят и никуда не двигаются – занятия амурные да государственные, пиры да турниры.

И пораздумавши и так и этак написал король свинке письмо. Наобещал ей милостей всяких превеликое количество: озолочу мол, герцогиней сделаю, полцарства-королевства отпишу и прочее такое ценное да привлекательное, а сам-то ничего из того и исполнять-то сроду не собирался.

– Выдь-ка только наружу, отродье такое свинское, – хотелось бы прямо по рыцарски заявить Артуру, – упеку тя, подруга любезная, в самую темнущую-растемнущую темницу. Но без хитрости и обмана не бывает и политики, а без политики невозможно ничего и ни от кого добиться.

Свернул король свое послание трубочкой, да и спихнул вовнутрь по самому прямому проводу, по горлу то есть, чтоб оно свинушке прямо под рыло ее предстало.

Только оказалось, что зря король время, да бумагу, да чернилы потратил, потому свинушка-то эта, сроду ни читать ни писать, а разве что только хрюкать да лопать умела. И слопала она бумагу тут же безо всякого размышления, понеже известно ведь, что голод – не тетка, да, верно, и не дядька тож, а совсем уж чужое и никому не родное существо.

Подождал, подождал король Артур ответа обратного, а потом уж и сердиться вовсю начал и свинушку прямо и откровенно бранить, почти даже и не королевскими словесами.

– Я, – говорит, – Хавронья, ты этакая, с тобой по хорошему поладить хотел, а ты, зараза толстобрюхая, никаких пониманьев не выражаешь, видно придется тебя ежли не голодом, то ядом насовсем уморить. Вылезай-ка лучше добром, подлюка толстозадая, пока я крайних мер не применил!