Тихон Стрелков - Дело рук человека

Фиона завизжала.

В то же время по только-только опустившемуся мосту, соединявшему столицу Хоруин Тендоки с замком, мчалась гнедая кобыла, несшая в седле Парти Уикс.

У Намбо Терва не получалось заснуть уже сто двадцать девять дней. Ночами он валялся в кровати, в душной комнатушке над баром «Срыгай», глядел в темный потолок и слушал. Мышь глухо скреблась где-то в стене, на пол с притолоки мерно капало, с улицы доносились голоса гуляк, грубые и неразборчивые. Намбо нравились эти звуки, они подавляли тишину, ненадолго заглушали ворох мыслей. А потом накатывали воспоминания, и он заново переживал тот день. День казни.

Запахи. Пот, ржавчина и сырой камень. Ощущения. Руки за спиной упираются в кандалы, грудь, сотрясаемая сердцем, скачет на плахе, а шея, потная шея, едва-едва скользит по грубому бруску. Перед глазами песок с разноцветной галькой, темно-коричневые пятна крови и две срубленные головы ― лоб ко лбу, рты открыты, глазища со сливу. Гул голосов собравшихся горожан волнами накатывает со всех сторон, но Намбо его будто и не слышит. Ждет другого звука. Ждет, прикусив губу, стиснув кулаки.

И, наконец, ― свист. Над затылком. Затем полет. Песок, галька, все вертится. И ― голубое небо. Под ним палач в маске с топором. Под палачом шея, из которой хлещет кровь. Под шеей… темнота.

Намбо резко сел, кровать протяжно скрипнула, и распахнул створки. Ему было душно. Облокотился на подоконник в темных разводах, выглянул из окна. Ночной ветерок, приправленный каплями утихающего дождя, защекотал щеки. Густую тьму разбавляли выставленные в шахматном порядке фонари и редкие горящие окошки в борделе напротив. На улице не души.

Скучно. Вчера хотя бы девчуля стонала, можно было повоображать, а сейчас… А что сейчас? Есть я хочу, вот что.

Поутихший было дождь неожиданно превратился в ливень и забарабанил по крышам. Намбо не любил мокнуть и собирался уже прикрыть створки, снова улечься в кровать, когда заметил сквозь туманную морось бегущих со стороны городского фонтана парня и девушку. Оба держат над головой какую-то ткань, оба хохочут.

Лучше и не придумаешь.

– Эй! ― крикнул Намбо. Голос у него был высокий и скрипучий. ― На улице жлопняк! Не желаете согреться? Я откроюсь пораньше.

Пара остановилась.

– Нет, спасибо! ― бросил парень. ― Ирна идем.

Ирна помотала головой.

– Я вся промокла, давай зайдем, до дома полчаса бежать.

– Всего полчаса…

– Целых полчаса, ― возразила она и подняла голову. ― Откройте пожалуйста, мы зайдем!

– Ирна!

– А что? Я замерзла!

– Ладно…

Намбо осклабился. Слабовольный парень и девица, капризная, каких поискать. То, что нужно.

– Я немного храмой, ― сказал Намбо, ― сейчас спущусь, подождите.

– Вы не торопитесь, ― весело крикнула девушка, ― сильнее мы не намокнем.

Тут с тобой и не поспорить, дорогуша.

Намбо прикрыл створки и вместо того, чтобы поспешить по лестнице вниз, улегся в кровать, заложив руки за голову. В тот день, день казни, когда его голова слетела с плеч, покатилась по песку, пересчитывая гальки, он увидел ясное голубое небо, палача в маске с топором, шею, из которой хлестала кровь, и темноту. Темноту плотную, абсолютную, всепоглощающую, именно такую, какой он себе ее воображал при жизни. Темноту смерти. Но темнота не была последним, что он увидел.

Вслед за ней пришел свет, ― поначалу слабенький и тусклый, как от догорающего каганца, он вскоре ослепил Намбо. И Намбо почувствовал, что падает. Он не мог сказать, как долго длилось это чувство, не мог сказать, как долго ничего не видел, ослепленный, ведь потом… просто потом он уже сидел с удочкой на краю радужный горы и ловил. Что ловил и зачем ловил, он не знал и как ни странно не хотел узнавать.

Вокруг было много рыбаков. Тихих, неподвижных, бестелесных ― они походили на объемные тени и жутко выделялись посреди ярких красок окружающего места. Справедливости ради надо признать, что и Намбо был такой же. Он понимал, что рыбачит, понимал, что сидит на краю горы, понимал, что чего-то ждет. Этим его понимание ограничивалось.

Вскоре, Намбо не представлял, сколько времени прошло, а потому решил, что вскоре, клюнуло. Под ним вдруг появилась малиновая река, из ниоткуда материализовался солнечный поплавок и запрыгал на воде. Намбо на миг ощутил руки, дернул удочку. На крючке висел свиток в пестром переливающемся футляре, унизанном бриллиантами и кварцами. Свиток поплыл к Намбо.

Намбо не касался футляра, не снимал колпачок, не разворачивал свиток: все произошло само. Перед лицом завис салатовый пергамент с расчерченной розовыми линиями таблицей, состоящей из наобум раскиданных букв. На первый взгляд наобум. Намбо быстро удалось отыскать слово: надежда. Он отыскал и еще: смерть, любовь, ссора…

И тут в голове у него загромыхал голос: «У тебя был выбор. Ты нашел себя. Не сбывшиеся, разрушенные надежды ― отныне твоя еда».

Намбо не успел переварить услышанное, как начался ураган, и взбесившиеся порывы ветра потащили Намбо в малиновую реку. Он пытался закричать, но не мог проронить ни звука, не за что было схватиться. Странное дело, но ветер, обозлившийся на Намбо, совсем не тревожил других рыбаков. Они все так же сидели с удочками в теневых руках, все так же молчали и не двигались, все так же ждали… ждали своей очереди.

Едва Намбо коснулся цветной воды, как почувствовал и руки, и ноги, и лицо, и шею, и противный привкус чеснока во рту, и покалывание в груди, и запахи перегара. Он стоял за барной стойкой, полотенцем вытирал бокалы, перед ним трясся от хохота черно-белый мужик.

– Я ему так и сказал, Хенк, что надо вдолбить по самое очко… Эй, Хенк, ты меня слушаешь? Вдолбить по самое очко…

– Я Намбо, ― возразил Намбо, рассматривая свои тощие руки. Затем пальцами прошелся по лицу, костлявому с мелкой колючей щетиной, коснулся жесткой груди, тощей ноги и закашлялся. Все вокруг было черно-белое, полностью пропали цвета. ― Я Намбо, ― повторил он резче, ― где, клять, мое тело?

С тех пор прошло сто двадцать девять дней, цвета он так и не стал различать, но к телу привык. Как привык и к своей особенности ― питаться чужими надеждами.

Голод всего хуже.

Через приоткрытые створки Намбо слушал тихую ругань ожидавшей его парочки. Ирна просила подождать, когда спустится Намбо, а кавалер ее разумно настаивал на том, что они впустую тратят время. Ведь каким бы хромым не был этот хозяин бара, за десять-то минут он успел бы спуститься даже с четвертого этажа, что говорить о втором.

– Нет, ― упрямо отвечала Ирна. ― Он ради нас напрягается. Представь, что ты хромой. Каждый шаг дается непросто. Вот спускаешься ты, пусть и очень медленно, но спускаешься, открываешь треклятую дверь, а там никого. Ты пыхтел, устал, а там никого.