Алексей Глазырин - Я не местный. Книга первая. Плач младенца. Историческое фэнтези

– ну что скажешь, Марфуша, что нам делать, с этаким подарком?

Ключница изобразила на лице глубокую задумчивость, пожала плечами и ответила голосом пророчицы.

– матушка, с одной стороны все в руках Божьих, а с другой младенца не гоже бросать на произвол судьбы – после чего многозначительно замолчала, давая понять своей начальницы, что она выполнит любое ее распоряжение.

Та в свою очередь, уяснив что со стороны своей помощницы, как обычно не будет ни каких возражений ее решению, продолжила.

– А, скажи-ка, мне Марфуша, что нового и вообще, как дела у боярыни Василисы, она все так же печалуется?

– Слаба боярыня, да и все слезы льет, верно ты матушка говоришь, печалуется она шибко, что и говорить, не наследник родился, как она надеялась и всенепременно молилась, а очередная дочка.

Доложилась своей начальнице Марфа, она в этом монастыре знала все или почти все и обо всех, не зря она была правой рукой у настоятельницы.

– Печалуется, говоришь, это хорошо.

В задумчивости проговорила игуменья, невольно выдав свои потаенные мысли, при этом даже не заметив, что проговорилась перед ключницей, впрочем та ни как не отреагировала.

В помещении повисла тишина, настоятельница несколько углубилась в раздумья, на ее обычно спокойном и властном лице, сейчас пробегали тени сомнения, отражая некоторый внутренней мыслительный процесс, тщательного обдумывания сложного решения.

– роды лекарица Лукерья принимала?

Утвердительно-вопросительно высказалась в сторону Марфуши настоятельница. Та в ответ молча кивнула головой, при этом внимательно наблюдая за своей начальницей.

– И сейчас она при боярыне?

Продолжила свой экспресс допрос игуменья, подводя к нужному решению ни сколько ключницу сколько себя.

– так ты же знаешь, матушка, Лукерья болящих, в немощи не оставит, покуда или на ноги не поставит, или ко Господу душа не отлетит.

Выразила свое мнение ключница.

– Да, знаю, знаю, за это и ценю. Ты вот, что Марфуша, отнеси младенца сестрам, что принимали роды, пусть позаботятся, и пусть что бы больше никто не знал, да и пусть не болтают как прошли роды, и кто родился.

Немного помолчала, а затем добавила.

– Да, и Пантелея предупреди что бы язык за зубами держал, так и скажи ему, будет болтать, выгоню, все поняла? А с Лукерьей я сама поговорю.

Та кивнула головой, подхватила корзинку с младенцем, и удалилась из кельи, закрыв за собой дверь в помещение. Настоятельница встала на колени перед иконами, и крестясь зашептала слова молитвы.

С самого начала, как только сторож притащил подкидыша, и поставил корзинку с ребенком у ног монахини, она сразу подумала пристроить младенца, на воспитание боярыни Василисы.

Но когда она взяла на руки младенца, пока Пантелей, как обычно, где-то в коридорах монастыря пропал, пока не спеша ходил за Марфушей, и тот ей улыбнулся протянув к ней свои ручонки, у нее возникло некое сердечное чувство к этому малышу, что она вдруг загорелась идеей, не просто отдать его на воспитание, как сироту, а уговорить боярыню, принять как своего родного.

Матушка Антония не могла иметь своих детей, в далекой юности она была схвачена в полон степняками, чуть ли не ежегодно грабившими земли рязанского княжества, вот в очередной из таких набегов ей и не повезло. Не успело тогда ее семейство добраться до Рязани и укрыться в крепости, захватили их тогда татары, батюшку с матушкой и братьями порубили да из луков постреляли, а ее с сестрицей повязали.

Набеги татар на Русь в это время были привычным делом, мурзы буквально жили работорговлей, так как ничего другого делать не умели. Пленников, татары продавали в рабство в Кафе, главном центре работорговли. Количество несчастных исчислялось десятками, а то и сотнями тысяч людей.

И хотя длился плен вовсе не долго, их караван полонян был отбит, но после того как над ними с сестрицей покуражились эти степные стервятники, родить она уже не могла. Да что там вспоминать, сестрицу супостаты до смерти замордовали, преставилась раба божья, не снесла истязаний.

А вот ей в тот раз повезло, Бог не оставил рабу свою грешную, в полоне с пленниками не церемонились, обращались жестоко. А дальнейшая судьба вела к пожизненному рабству с правом продажи в другие заморские страны. Но по мимо этого, еще многих пленных подстрекали сменить веру.

В голове у монахини, при этих воспоминаниях всплыли слова старой русской песни:

Что в поле за пыль пылит, Что за пыль пылит, столбом валит? Злы татаровья полон делят, То тому, то сему по добру коню.

В одном из монастырей, она прочитала книгу Иосафат Барбаро, где он писал, что татары из всех рабов особенно высоко ценили русских женщин. Автор описывал свое путешествие в 1436 году по Нижнему Подолью, там он упоминает родственника хана Эдельмира, который подарил ему в Тане восемь русских девушек, говоря, что это часть добычи, приобретенной им в набегах на Русь.

И не случись, что их многолюдный караван пленников был отбит княжеским войском, нести бы ей ярмо рабыни по жизни.

Умом она это понимала, но сердце не могло принять то что с ней сотворили проклятые степняки.

Да и вообще жить ей тогда совсем не хотелось, и если бы не религиозный страх о погибели своей души, а этот страх вбит в нее был с младенческих лет, она точно бы не раздумывая рассталась с жизнью, но и жить в миру стало не возможно.

В результате всех этих несчастий, приключившихся с ней, она и ушла в монастырь, но невозможность иметь своего ребенка лежала тяжким грузом на ее душе.

И вот сейчас, когда этот найденыш, потянулся к ней своими ручонками, ища у нее защиты, некое материнское чувство всколыхнулось в ее душе, и ей захотелось что бы у этого малыша непременно все сложилось в жизни, что бы он не рос неприкаянным сиротой. А вот это она могла устроить для этого малыша, тем более устроить судьбу невинного младенца, богоугодное дело.

То, что задумала матушка Антония, прежде чем осуществить, требовало молитвы, иначе сомнение в душе будут мучать, и мешать выполнять задуманное, это она знала из опыта, и всегда руководствовалась правилом, пока есть сомнения, не начинай дела.

Резкая перемена моего состояния, из взрослого, полноценного мужика, пусть и на склоне лет, прожившего большую часть своей жизни, в младенчество, вогнало мое сознание в шок. Да я и не сразу осознал, что со мной приключилось.

В момент, когда пришел в себя, ощутил скованность всего тела, только и мог что вертеть головой. Я находился в чем-то, весь запелёнатый в какое-то тряпье.

Кругом была темнота и только над головой сияли звезды, их было так много, что я никак не мог высмотреть ни одного созвездия. Звезды выстилались какой-то одной небесной дорогой, эта картина звездной дороги приковывала к себе взгляд. На какое-то время я даже залюбовался этим звездным, млечным путем. Впитывая в себя это звездное пространство, сознание как бы соприкасалось с вечностью. Я тихо лежал, в голове не шуршала ни одна мысль, ощущая себя охваченным вечным покоем вселенной.