Дмитрий Серёгин - У Цзын-Цзын. Китайский Бестиарий

Иллюстратор Мария Оболенская

Иллюстратор Ульяна Ольховская

Дизайнер обложки Алексей Яковлев

© Ульяна Ольховская, 2020

© Дмитрий Серёгин, 2020

© Мария Оболенская, иллюстрации, 2020

© Ульяна Ольховская, иллюстрации, 2020

© Алексей Яковлев, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-0051-2855-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жанр романа «У Цзынь-Цзынь» авторы определяют как «оптимистичная онтология». Персонажи – это персонификации безграничного сознания. В мифологии эти проявления абсолютной безупречности, сложенные из сплошных, но приведенных в гармонию недостатков, известны как «драконы», «единороги», «фениксы» и другие обитатели чудесного бестиария. В реальности они могут оказаться хоть гуманоидами, какая разница, любая форма появляется как еще одна попытка сложить изъяны в совершенство.

В романе они выполняют определенную «миссию», которая ставит каждого в определенные рамки. Проектные рамки прячут от глаз все, что за них выходит. Чем они занимаются, понятно, но зачем они это делают? Каждый знает, чего хочет, но в то же время понимает, что не совсем этого, точнее, этого, но в какой-то невообразимой степени. Так что главное, что нужно найти – то самое, что в эту степень возведет. А что это такое, нет ясности.

И вот на протяжении всего повествования герои изобретательно попадают в банальные «приключения», их связывают судьбоносные отношения, перерастающие в сюжеты мыльной оперы, которая в итоге собирает всех в общих декорациях. Там грандиозные личные цели и приземленные вселенские задачи сплетаются в один комический узел и расплетаются в трагически тающие в темноте ниточки жизней. Если вынести все это за скобки, как моменты, необязательные для понимания романа, то станет ясно, что тема романа – любовь.

Действие книги происходит в Питере, Москве, на Алтае, в Китае и Новосибирске.

Авторы предполагают написать продолжение романа. Вторая часть, по идее, станет уже не просто описанием вселенского замысла, но осмыслит формирование сущностей и будущей экзистенции мира. Впрочем, зачатие происходит не от ясной идеи, а от сильного удовольствия, которое внесет коррективы в процесс.

Лодка отчаливает от бетонной пристани. Драконов, выжимая спиной, загребает, Вэй Чжун на корме сидит, задрав колени, как будто собирается защемить ими нос – долго глядя на Луну над широкой рекой.

Что же будет?

– Как называется эта лодка? – Спросит Драконов. – Ялик?

– Никак. – Ответит Вэй Чжун.

– Логично, – скажет Драконов. – Ибо какая разница.

В ушах всплески весел. Левое выгребало сильнее.

– Ну! – Подтвердит, как обычно, Драконов. – Я левша.

– Ну и что, – хмыкнет Вэй Чжун.

– И опять соглаш… шусь, – гребец выправит курс. – А Вам не жаль людей?

– Каких?

– А на сколько сортов Вы их разделяете?

– На никаких и назойливых, – немного подумав, ответит с кормы маньчжур.

– Забавно. Давайте начнем с никаких.

– Их два рода. Одни понимают, чего нам надо, но не догадываются, кто мы. Другие догадываются, кто мы, но не понимают, чего нам надо. Оба рода мне безразличны.

– Отчего же? Сдается, тут есть интрига.

– Нет ее! Первые осознали, что у них, чего надо нам, нет, и благоразумно слиняли. Вторые справедливо догадываются, как пагубно любопытство – результат тот же.

– Окей. К назойливым.

– Эти вообще не втыкают, что нам только и надо, чтобы они отвалили, и даже не догадываются, кто мы и чем это для них чревато.

– Да, эти страшно раздражают.

Драконов улыбнется и сложит весла в уключинах.

Лодка двигалась сама.

– Тогда, чтобы исчерпать логические возможности, допустим четвертую разновидность. Людей, которые знают, кто мы, и прекрасно понимают, чего мы ищем.

– Это были бы не люди. Но я знаю таких.

Драконов продолжал бы, как всегда, улыбаться, обернувшись через плечо на шарище Луны.

– Кто бы это мог быть.

– Мы.

Бурые листья проплыли, как кораблики, свернувшись и подпрыгивая на волнах.

Вэй Чжуну надоело разыгрывать всемирное безразличие и он попросился на весла. Лодка пошла плясать кругами комаринскую.

– «Как грустно на душе моей – станцую я, по ветру рукава пустив», – изящно продекламировал маньчжур.

И вдруг изо всех сил заорал:

– Товарищ, я вахту не в силах стоять…

– Сказал кочегар кочегару…

– Во всю дурь поддержал Драконов.

И оба взрычали:

– Огни в моих топках уже не горят,

В котлах не сдержать мне уж пару…

Вряд ли Хуанхэ когда-нибудь слышала настолько фальшивый дуэт, тем более по-русски.

– Раз так, откроем еще одну, – пригласит кого-то Драконов.

Спутник с готовностью достанет из-под доски бутылку жуткой гаоляновой водки и свернет ей голову жилистой кистью.

– Как гидре, – сострит Драконов. – Названия даже не спрашиваю. Мы уже выяснили, что имена безразличны. – Глотает. Раз от разу судорога отожмет его лицо, как половую тряпку. – А знаете, я начинаю думать, что у нас очень тяжелая жизнь.

Вэй Чжун, более привычный, однако, понимающе жмурит веки и снова открывает, но сдавив поперек уже брови.

– Меня, например, – продолжал будто бы Драконов, – тяготит память. Вот я хватаю ртом воздух от некачественного спирта, а это неприятное, но преходящее в общем-то ощущение тут же тонет в знании о том, как задыхается, отравленная химией, великая река. Но и память об этом страдании сразу стирается на фоне гораздо более гигантских и безысходных мучений Млечного пути. А дна этому нет, так что я не могу как следует пережить хоть бы что-нибудь… А людям это дано. Понимаете, почему я заговорил о них.

Вэй Чжун смолчал бы, свесив руку в воду. Это был не вопрос. И в любом случае, не ему.

– Они так стремительно рождаются и помирают, что не успевают заметить свою быстротечность, – говаривал Драконов, опять прикладываясь к звездной бутылке. – Но зато для них бывает такая вещь, как миг. И в этот миг они могут и найти себя, и отпустить. А разве не это свобода?

– Ну, да, – бурчал Вэй Чжун. – Это от недостатка знания. Неповторимость мига иллюзорна.

– А может, знания много и не надо – посмотри на цветок. Зачем нам вся эта тягомотина. Цеплять колосник на шею – чтобы пойти на дно? – Драконов задумывался. Тысяча лет как думать ему было совершенно не о чем. В лучшем случае – соображать.

– Дна нет, – напоминал Вэй Чжун.

– Я просто хочу сказать, вот мы волокем все это на себе…

– По-русски есть такое слово: волокем?

– Я сказал, значит, есть.

Опять плескала вода и приближалась по волнам белая лампа бакена.

– Я так думаю: если можно опускаться все глубже в ничто под тяжестью знания, то можно ведь быть и тем, кого вся эта тяжесть еще не обвисла. Быть сердцем на полюсе легкости – да, в мире, но без тяжести мира.